Московская история

— Евгений Фомич…

— Ладно, брось, хватит, Сева! — Ермашов сочувственно усмехнулся. — Допекла она тебя все-таки.

Ижорцев подумал, что это и так и не так. Кто доищется правды, если человек сам ощущает в себе только получувства? Досада на Светлану, сумевшую вовремя подвернуться на глаза, вмиг уничтожила весь легкий и добрый смысл его поступка. Зачем он полез с этим к Ермашову? И почему он, в конце концов, должен ей помогать? Пусть сама занимается своими делами. Неприязнь к Светлане замутила недавнее состояние простого и ясного покоя, в котором он жил эти месяцы после рождения дочери. Все было на своих местах, как надо, ничего запутанного, постороннего, лишнего. И вот какая-то мимолетная встреча, абсолютное ничто — и сразу испорчено настроение, неприятно усложнен день. Да зачем это ему, черт возьми? Зачем и Ермашову навязывать нечто сомнительное, даже двусмысленное в некотором роде? Нет, он опять не понимал себя. Удивлялся себе.

Бывает так: еще ничего не случилось, и не может случиться, и не должно, а человек затосковал, забоялся, упал духом и уже ждет угнетающих событий как неизбежности. Ижорцев не мог с собой справиться.

В канун Нового года Ижорцеву досталось дежурство на «Колоре». Никто не хотел провести праздничную ночь так неэффектно, пришлось бросить жребий, и короткую спичку вытянул Ижорцев. Увильнувшие от судьбы утешали его сентенциями типа «не везет в картах, повезет в любви» и с фальшивым участием спрашивали, не прислать ли ему в полночь Снегурочку? Зато Аида Никитична без сетований наготовила ему с собой целлофановый мешочек со снедью и термос с кофе, проводила с малышкой до самой машины, поцеловала на прощанье и помахала вслед рукой. Выезжая на улицу, он в зеркальце увидел, как она стоит с перепеленатым тючком в руках и смотрит ему вслед.

«Колор» уже был подведен под крышу, но внутри только директорский кабинет был отделан и утеплен. Ижорцев разложил пирожки на столе, достал из стенного шкафа «ермашовскую» раскладушку и постоял немного у широкого окна, глядя на золотое, ровное мерцание далекого городского простора. Ощущение огромной территории, густо заполненной людьми, окружающей слева и справа, вблизи и в отдалении то место, в котором он находился, в гуще домов, дорог, света окон, разукрашенных на площадях елок, вызывало успокоение, знакомое истинно городской душе. Кудрявый лес, пахучий луг, плавность реки возвышают, ублаготворяют, дарят мгновения отрешенных от суеты дум — но уверенность в простой надежности существования может дать только кусок городской земли, собравший на себе плотное неугомонное сообщество людей.

Ижорцев думал: отчего люди, в сущности дети природы, обреченные без нее на голод и хилость, так неистово стремятся в город, даже рожденные под деревенской крышей? Должно быть, именно из-за этого соседства многих людей, пусть не понятного еще в своей нынешней сути, миллион раз несправедливо проклятого и так же не за то восхваленного, за что следовало бы.

Вот было поле, был совхозный поселок на месте служб старой, с перестроенным барским домом усадьбы, был остаток роскошного парка с полувырубленной липовой аллеей, разъезженной тракторами, — и вот ничего этого нет и в помине. Есть то, что называется теперь Москвой, щедро пригревшей под своим именем эти новые кварталы, целые самостоятельные города, носящие названия бывших деревень.

Ижорцев ощутил у себя за спиной высокий темный короб «Колора», представил его уже живущим, светящимся, наполненным людьми, и неожиданный вопрос покоробил это видение, как огонь фотографию: а он, Ижорцев, почему тут? Это ли его цель, смысл всех его жизненных действий? Ради какой необходимости он стоит сейчас один здесь, в отдалении от городских огней, в эту особенную новогоднюю ночь, когда близкие люди желают друг другу счастья и исполнения желаний? Что он-то оберегает, к чему стремится? Почему последовал за Ермашовым, а не за Лучичем? Ведь Лучич тоже по-своему прав, храня «Звездочку». Что даст «Колор»? «Количество»… и новые ряды рабочих мест. Кто их заполнит? Уже не те, что в тридцатые годы в лаптях и с тачками создавали индустриализацию, в сороковые почти детьми непосильно работали ради Победы, в пятидесятые рвались из школы в цехи, чтобы помочь матери — вдове фронтовика поднимать семью. Их заполнят теперь молодые, у которых будет работа и зарплата, но ни в том, ни в другом они уже так не нуждаются. Нет нужды… Но каким же мощным должен быть тот рычаг интереса, ради которого стоит работать, чтобы он пересилил прежнюю необходимость… Ох, это будет тяжелый заводик.

Ижорцеву открылась истина.

Нет, «Колор» вовсе не близок к завершению. Близок лишь к началу всех проблем. И, может быть, стократ прав был Лучич. Там — разрушили, а здесь еще создадим ли?

Ижорцев стоял у широкого окна, чувствуя грудью собирающийся за стеклом холод новогодней ночи, придуманной для того, чтобы человек хоть один раз в году перешагивал рубикон надежды на будущее. Но на что же надеяться? Чего желать?