Московская история

Добежав до барака, Сонечка нашла мать в вырытой во дворе щели, где прятались от осколков барачные жители. И мать дрожащей рукой вынула из кармана пальто и протянула Сонечке телеграмму. Там стояло:

«Жив. Здоров. Целую. Алексей».

Телеграмму принесли за двадцать минут до тревоги. Она была послана сутки назад из Москвы.

В полночь губы Лучича сложились и произнесли довольно явственно:

— П…и-и-ить… и-и-ить.

Софья Семеновна схватила серебряную ложечку и стала подносить алые капельки клюквенного морса. Морс исчезал, Лучич глотал его довольно исправно, не обливая щеки, и горло его двигалось упруго и гибко. Это было так хорошо, что Софья Семеновна, когда споила ему четверть стакана и он сложил губы в знакомую лодочку с приподнятыми вверх концами, что означало «хватит», отставила в сторонку стакан, приподнялась, наклонилась над Лучичем и прильнула к этим губам с нежной благодарностью.

Веки Лучича дрогнули. Здесь он напился, но там, в прошлом, его еще мучила жажда, Та жажда была ненатуральной, странной. Ее нельзя было утолить водой. Она пришла на смену устойчивому чувству голода и почти повалила Лучича в маленькой избушке при аэродроме. Они с Яшиным сумели управиться с заданием за месяц, оборудование уже было доставлено на «Звездочку», и они возвращались в Москву. Самолета все не было, у Лучича от жажды кружилась голова, и он решил выйти на минутку, глотнуть холодного воздуха, может, полегчает. Февральский снег поскрипывал возле крыльца, Лучич добрел до трех сосенок поблизости и остановился передохнуть. Кругом было безлюдно, аэродромные службы замаскированы за крохотной рощицей. И в том, что видели в тот миг глаза Лучича, — тихий зимний уголок в белых сугробах и снежных шапках на темных сосновых ветвях — не было ни капельки войны. Розовый ствол, к которому Лучич приваливался плечом, чуть слышно постанывал древесиной, там внутри дремали живые соки. Лучич любил деревья, они казались ему бесконечно добрыми, сильными и беззащитными существами. Он думал о том, что люди не так благодарны деревьям, как надо бы, за все то, что они получают от них. И думал, что люди, когда кончится война, должны будут среди всех тяжких военных долгов земле отплатить и свой долг деревьям и лесам. Он думал об этом и старался этими добрыми мыслями отвлечься от жажды. Неожиданно что-то захрипело у него за спиной. Лучич обернулся и увидел женщину. Седые волосы висели из-под платка, паутиной закрывая костистое лицо. Руки она засунула в рукава и от этого казалась связанной.

— Ты смотри, — проскрипела она. — Не ходи здесь. Стукнут тебя. И съедят.

Лучич молча смотрел в безумные глаза старухи. Ужас сказанных ею слов добрался до сердца, и оно дрогнуло бесконечным состраданием. Лучич не пошевелился. Он уже ничем не мог ей помочь. Старуха облизнула голубые губы плоским сухим языком, повернулась и пошла медленно прочь, клонясь на бок, везя ногами в резиновых ботах, за которыми волочились по снегу лямки с незастегнутыми пряжками.

У Лучича не хватило сил вернуться в избушку, он присел у сосенок и слегка задремал, но Яшин спохватился и забил тревогу. Потом прилетел самолет, Лучича на санках отвезли к трапу.

Ровно через двадцать восемь дней после возвращения Лучича в Москву на «Звездочке» вступило в строй новое производство — радиоламп. На них работали локаторы противовоздушной защиты, миноискатели, радиопередатчики.

В Москве прекратились бомбежки. Начиная с зимы 1942 года к ней не прорвался ни один вражеский самолет.

Старые часы с боем, зашипев, начали торжественно, басовито колотить в свой колокол. Софья Семеновна испуганно вскинулась: часы занимались этим делом редко и когда им вздумается, не считаясь с действительным временем. И если уж начинали бить, то с упоением и безудержно. Софья Семеновна все, казалось, предусмотрела, но часы забыла обезопасить, и они почти сутки вели себя прилично. И вот вам, сорвались. Она хотела было встать на табуретку, чтобы дотянуться до них, но Лучич в этот миг открыл глаза.

Их синий, чистый, осмысленный взор позвал Софью Семеновну, приказал: оставь их, пусть бьют. Софья Семеновна улыбнулась ему, кивнула, потом спокойно, с достоинством вышла в коридор, прошла в самую дальнюю комнату, там рухнула на пол и, затыкая себе рот скомканным платком, сухо, без слез зарыдала.

Вот теперь он вернулся. Он останется с нею. Останется с нею и на этот раз. Победила…

Бестолковая лохматая собака прибежала и принялась тыкать носом, пытаясь поднять хозяйку.

Глава девятая Вершина бытия

В шесть утра Ермашова разбудило едва слышное бормотание репродуктора в кухне. Легкого шума было достаточно, чтобы проснуться, а с некоторых пор Ермашов понял, что звонок будильника слишком будоражит нервы и на целый день заражает недоброй раздражительностью.