Московская история

Начало войны застало нашего генерала в чине майора, занимавшего некрупную должность в наркомате обороны. Он как раз отбыл в командировку с заданием проинспектировать пограничные оборонительные сооружения, попал в Западной Белоруссии под первый огонь, сражался вместе с пограничными частями, отступал, был в окружении, выходил чудом через пинские болота. Именно там и произошло в его жизни крутое изменение. Он, кадровый военный инженер-строитель, проявил недюжинный боевой талант, собрав вокруг себя потерявших свои части бойцов и командиров. Среди прибившихся к нему людей оказалась девушка-радистка, с не женской стойкостью протащившая на себе сквозь все муки отступления рацию. Рация действовала! Благодаря ей майор смог ориентироваться в обстановке, выбирать путь и беречь людей от внезапных столкновений. «Войско» майора росло. Связистка сумела соединиться со штабом армии и доложила о военной группировке в тылу врага. Было принято решение считать соединение партизанским, а майора — его командиром. После одного из удачно выполненных боевых заданий, где здорово пригодилось инженерное образование майора, сам маршал поинтересовался, кто командовал операцией. Узнав, что майор, покачал головой и заметил: «Нет, вы ошиблись. Он генерал-майор».

Так наш сосед стал генералом. Но следует заметить, что с того самого сорок второго года он в звании так больше и не продвинулся. Тут было несколько причин. Во-первых, генерал-майор блистал характером. А во-вторых, влюбившись в связистку, соединил с ней навеки судьбу, отказавшись от собственной семьи, что в те военные годы было попранием верности и преданности, на которых держалась разлука многих миллионов людей. Генерал вопреки хранимой, как опора, морали, открыто назвал связистку своей женой и из вражеского тыла потребовал развода. Этого ему не простили.

Был известен и такой поступок генерала. Он представил к награде одного из своих бойцов за выдающуюся храбрость. В ответ неожиданно пришло извещение, что этот солдат был приговорен к расстрелу за дезертирство, но во время бомбардировки бежал. Генералу предписывалось немедленно отправить солдата через линию фронта для исполнения приговора.

Генерал немедленно вызвал к себе провинившегося и спросил: «Как ты мог, как посмел скрыть от меня свое прошлое?» Солдат ответил: «Я не хотел умереть трусом, Я хотел доказать, что это была минутная слабость. Теперь вы знаете, я сражался за Родину честно, как все мои товарищи, и совесть меня больше не мучает. А раньше я боялся, что вы не оставите меня в отряде и я не смогу кровь пролить с честью, а не с позором, потому и скрыл».

Оставшись один, генерал думал до вечера. Думал о жизни — для чего она бывает нужна человеку. Думал о человеческой силе и слабости. И об ошибках. И об их искуплении. Потом в штаб полетела радиограмма. Она гласила: «Не имею возможности отправить осужденного через линию фронта ввиду отсутствия конвоя. Если очень надо, присылайте конвой свой». В конце красовалась подпись генерала. А одновременно в Ставку было отправлено ходатайство о помиловании.

Солдата помиловали. Он пережил войну. Его ждала впереди счастливая судьба. Долгие годы проработал директором крупного совхоза. Родил трех сыновей. И часто писал генералу. Приезжая в Москву, заглядывал обязательно.

Этот случай выпукло представлял генеральский характер. Отчего он так и остался на всю жизнь «майором». Это, правда, его нисколько не тяготило. И вот, пожалуйста, уже семьдесят, но никто и не вспоминает об отставке. И должность в Военстрое крупная. И характерец терпят.

Его моложавая бывшая связистка наполняла квартиру клубами дыма и, насмотревшись хоккея, шла за сбежавшим мужем, находила его у нас и сообщала, что ему «пора домой коптиться».

В последнее время генерал стал приходить к нам особенно часто. Похоже было, что он затосковал, и эта тоска каким-то непонятным образом связана с переменой, наступившей после болезни Жени. Мне даже казалось, что между нами начало происходить некое сближение. Будто бы стена возраста, раньше ощутимо разделявшая нас, — крепостная, толстая, из бордовых кирпичей — оказалась вдруг нарисованной на холсте, как декорация в театре. Спектакль кончился, волшебство представления миновало, предметы вокруг обрели реальную сущность. Мы с Женей догоняли генерала, а он поджидал нас, полуобернувшись, готовый дать разъяснение тому, во что мы теперь вступали.