Московская история

В те дни Сева сильно привязался к нам, особенно к Жене. Женя помог парню получить свидетельство бриза на электроробот, и хоть на «Большой дороге» его изобретение не было осуществлено — Лучич так и не согласился, — на молодежной технической выставке Ижорцева наградили грамотой за модель установки. Модель они изготовили вместе с Валей Фирсовым, который в таких случаях не заставлял себя уговаривать — сам рвался.

По настоянию Жени Сева поступил в вечерний институт. Женя даже взялся и поднатаскал его накануне приемных экзаменов.

Дома у Ижорцева были сложности. Отец, контуженный в боях где-то в Австрии, не выносил ни малейшего шума и поэтому мог работать только ночным сторожем, хоть физически казался совершенно здоровым. В их домике и летом окна закрывались наглухо, иначе отец не мог существовать. Так что через край у них не переливалось, и давило вынужденное одиночество. Поэтому Сева так тянулся к нам, к нашему молодому дому. Но он вовсе не был назойлив. Временами исчезал, мы не позволяли себе спрашивать куда, думали — домой. Не догадывались, что он по-прежнему бывает у нашей хозяйки на Басманной.

И вот я увидела Севу со стрелой в сердце — ни малейших сомнений, что в него только что ловко угодил Амур. Парень весь осел, как хрупкая конструкция, обреченно и изумленно светился карий глаз, видный мне в полутьме зала, этим глазом Сева только и держался за лучезарную свечечку, колеблющуюся в пламени на сцене, чтобы не рухнуть и не рассыпаться окончательно.

Затем возникает в памяти жаркий день зрелого лета. (Я вспоминаю дальше, дальше, только бы не думать, куда «вышел» Женя.) Американская промышленная выставка в Сокольниках. Круговорот людей на тесной площадочке у станции метро, дружный поток по аллеям парка, к павильонам. Сева выстоял очередь за билетами, и мы идем вчетвером: с нами Света, уже как неотторжимая спутница Севы. Она его чуточку выше ростом, если на «шпильках», остреньких высоких каблучках, по новой моде, и совершенно вровень, если в плоских туфельках-тапочках уже миновавшей моды пятидесятых годов. И Света плюет на моду, ходит на пятках, плечом прижимаясь к плечу Севы, слегка приседая и горбясь, чтобы чуть снизу заглянуть в его карие глаза. Сева же сделался вдруг здорово красив — темная точечка родинки у уголка приподнятых вверх губ, оливковая кожа и народившийся самодовольный басок обожаемого мужчины. Света своей любовью накачивает в него уверенность, сознание неотразимой желанности.

Света — монтажница в цехе радиоламп. Там изделия с каждым новым заказом все более мелкие, как того требует научный прогресс. От работы с микроскопом у нее иногда глаза воспаленно блещут, и тогда похоже, будто она просто плачет от любви. А может, она действительно истаивает любовью, и мелкие изделия тут ни при чем.

Одним словом, мы идем вчетвером, полыхающим молодостью тандемом, даже мой драгоценный сухарь Ермашов выпускает в мою сторону розовые лепестки. На свете есть любовь, ее достаточно, чтобы заполнить все помыслы и стремления человека, окунуть его по самые уши, понаставить главных вопросов бытия. «Ох, если б были в груди дверцы…» Разве можно еще мыслить хоть о чем-нибудь? Мы идем, мы гуляем, мы таем, мы счастливы.

И мы приближаемся… ох, если б я знала тогда, к чему приближались мы!..

На Американской выставке две главные сенсации: пепси-кола и цветной телевизор. «Как, вы еще не видели? — говорят друг другу москвичи. — Обязательно сходите! Это надо посмотреть Это невероятно, удивительно. Ну, американцы! Все могут! А нам это и не снится. Нет, где там… Отстали…» — «Извините, позвольте вам напомнить, не кажется ли вам, что, завоевав первыми космос, мы…» — «Вот именно, именно. Космос мы можем. Вполне допускаю, что первым в космос полетит наш человек. Мы вообще можем крупное, но такую мелочь, как цветной телевизор, — увольте. Человек в космосе — одно понятие, а человек дома, у телевизора — совсем другое. Их миллионы! Это мы с вами. Человек в космосе мне, извините, нравится абстрактно. А цветной телевизор — конкретно. То — для необозримого будущего, такого необозримого, что не ощущаешь его пользы. А это — для нас с вами, для того, чтобы с нами общаться, говорить, информировать, влиять на наши чувства, вкус, культуру, бог мой, объединять нас в народ, живущий общественными понятиями. Недальнозорко такие вещи игнорировать. Американцы не игнорируют. А у нас кишка тонка. А пора уже усвоить, что за понимание борются, его завоевывают. Прошло время, когда на нас действовали приказом. Отпала и высшая необходимость отказывать себе в простом насущном «по объективным причинам». Американцы сидят перед цветным телевизором. А мы — нет. Сейчас это важнее космоса».

В бурлении таких разговоров вокруг нас мы двигались по тесно запруженным толпой аллеям к павильону, где были выставлены чудеса новой промышленной электроники.