До этого избрания и примирения к Димитрию второму из Москвы перебежали несколько бояр и казаков и сообщили ему приятные вести, а именно, что меньшие московские люди (die kleine Gemeinde) тоже на его стороне и если он снова подойдет к городу, то они вызовут в городе несогласие с большими людьми (die grosse Gemeinde), и когда это начнется, он поведет дело в соответствии с этим и ему легко будет действовать в городе и т. д.[387]
Димитрий двинулся со своими поляками, немцами, казаками, русскими и татарами от Пафнутьева монастыря и встал лагерем между Москвой и Коломенским монастырем в твердой надежде, что таким образом в Москве начнется такой мятеж, как ему донесли, и меньшие люди перейдут на его сторону, а он придет им на помощь и благодаря этому достигнет победы над всем городом.Но его надежды оказались тщетными, ему пришлось ловить рыбу на суше. Московиты ежедневно делали большие вылазки, храбро схватывались с его людьми и держались крепко, из чего он ясно понял, что дело не пойдет так, как ему представлялось. Поэтому он приказал, чтобы, когда московиты на следующий день опять выйдут, его ратники окружили их со всех сторон и с силой ударили на них, что и произошло, когда московиты снова вышли; их так отколотили, что они едва помнили, как вернулись в город, и с этого дня не отваживались выходить иначе, как с несколькими конными сотнями польских копейщиков из лагеря Жолкевского. Вместе с ними они общими силами нападали на лагерь Димитрия.
Поляки же, после того как они таким образом помогли московитам прогнать их врага Димитрия, воспользовались этим обстоятельством, чтобы совсем незаметно, день за днем, постепенно, чем далее, тем большими отрядами прокрадываться в Москву, пока там не оказалось около 5000 поляков и 800 иноземных солдат. Последние были размещены в Кремле, в стольницкой (Stulnitzkl) (самой лучшей крепости в Москве, называемой "Jmperatoria sedes"), и в их власти был порох и пули и все военные припасы. Эти 5000 поляков расположилось в посаде внутри стены, где, собственно, и есть самый город, не желали квартировать ни в каком другом месте и не давали убедить или принудить себя вернуться в лагерь, как этого ни желали и ни добивались московиты, ибо здесь было теплее и лучше, чем в поле, они получали для себя, для слуг ч для лошадей корм и муку, а кроме того, ежемесячно полное жалование из московской казны, отчего казна еще больше истощалась и опустошалась, чем во времена Шуйского.[389]
Димитрию был очень тягостен его позор, а именно то, что поляки вторично ему изменили, а его земляки, русские, ему налгали. Не ожидая больше ничего хорошего ни от тех, ни от других, он сказал себе: "Я должен набрать турок и татар, которые помогут мне вернуть себе мои наследные владения, иначе я ничего не добьюсь, а уж если я и тогда не получу эти владения, то так разорю и разрушу их, что они немногого будут стоить, и пока я жив, я Россию в покое не оставлю".
После этого он послал одного из еще оставшихся у него поляков, пана Кернозитского (он был более предан Димитрию, чем полякам), в Татарское царство (так называют его московиты, а оно только королевство) Астрахань, расположенное в 500 милях от Москвы. Этот Иоанн, предтеча Димитрия, должен был проложить ему дорогу в Астрахань через широкие невозделанные степи, передать от него привет и большую милость астраханцам и сказать им, что он со своей царицей приедет к ним и будет держать свой двор у них по той причине, что Московитская и Северская земли слишком опоганены нехристями.
Если бы этот переезд состоялся, России пришлось бы еще хуже, но бог не захотел этого и чудесным образом отвратил беду,[390]
лишив Димитрия разума и сделав так, что он начал свирепствовать и среди тех немногих татар и казаков, которые были его самыми верными и любимыми воинами, состояли при нем день и ночь, охраняли его, ездили с ним на охоту и на другие потехи, так что ни один немец или поляк не был к нему так близок.