Московская хроника 1584-1613

Но на такой вопрос может быть дан только отрицательный ответ. В самом деле, если разговоры из главы VIII Хроники между автором и его собеседниками о личности Лжедимитрия, формально говоря, можно отнести и к Беру, то, обращаясь к этим разговорам по существу, следует сказать, что и состав участников и ситуации, в которых велись эти разговоры, делают совершенно невероятным, чтобы эти разговоры вел молодой (26-летний) немецкий пастор, которого надо было бы представлять себе в этом случае то домашним гостем и интимным собеседником боярина Басманова, то участником пирушки в лагере Сапеги, то, наконец, путешествующим из Москвы в Углич вместе с рижским купцом. Поэтому еще Грот, отмечая вслед за Устряловым, что содержание Хроники свидетельствует о богатстве связей и знакомств ее автора (“он знает всех людей, которые тогда играли столь важную роль в нашем отечестве”), и сравнивая “вероятное положение немецкого пастора (т. е. Бера, — И. С. с обстоятельствами, в которых должен был находиться шведский интендант Лифляндских городов” (т. е. Буссов, — И. С.), справедливо писал “... нельзя не согласиться, что в обыкновенном порядке вещей Бусс должен был иметь несравненно обширнейшие и разнообразнейшие связи, нежели Бер”[123].

Итак, можно считать несомненным, что первоосновой всех автобиографических мест Хроники является биография Буссова, а не Бера, и что устранение этой первоосновы в Устряловском списке явилось результатом редакционной обработки первоначальной редакции 1612 г.

Таким образом, важнейшей чертой первоначальной редакции 1612 г., сохраненной Дрезденским и Вольфенбюттельским II списками, является комплекс автобиографических мест, отражающих авторство Буссова (мы оставляем пока в стороне места типа Personalien).

Продолжая выявление черт, характеризующих первоначальную редакцию Хроники, необходимо привлечь для этой цели Петрея. Сочинение Петрея представляет особую ценность при рассмотрении вопроса о литературной истории текста Хроники Буссова, так как сочинение Петрея было издано в 1615 г., а “вторая книга” его сочинения, посвященная событиям начала XVII в., была отпечатана еще в 1614 г.[124]. Следовательно, заимствования Петрея из Хроники Буссова сделаны были им из относительно ранней редакции Хроники. Правда, Петрей пользовался уже переработанным текстом (авторизованным Бером), но тем не менее тот вид, который имеют у Петрея известия, заимствованные из Хроники Буссова, при наличии в различных списках этой Хроники разных редакций того или иного известия, может служить критерием при определении того, какая из этих редакций более ранняя, а какая более поздняя.

Впервые в литературе такое сопоставление Петрея с различными редакциями Хроники Буссова было проделано Гротом, который получил, на первый взгляд, неожиданный результат, заключающийся в том, что в ряде случаев текст Петрея ведет не к Устряловскому, а к Дрезденскому списку Хроники. Так, у Петрея, как и в Дрезденской рукописи, лейб-медик Бориса Годунова Христофор Рейтлингер назван “венгерцем” (венгром), а в Устряловском списке — баварцем[125]; у Петрея и в Дрезденском списке в описании битвы под Новгородом-Северским говорится о 600 немецких конниках, а в Устряловском списке — о 700; у Петрея и в Дрезденском списке в числе немцев, сосланных Шуйским в Сибирь, назван Фридрих Фидлер, а в Устряловском списке Фидлер не упоминается[126]. Грот сделал из произведенных им сопоставлений совершенно правильный вывод, что “известная у нас по русскому переводу рукопись Мартина Бера содержит в себе не тот самый текст Хроники, которым пользовался Петрей, и что многие показания Шведского летописца основываются на выражениях, найденных как Трейером, так и Германом в рукописи, означенной именем Бусса”[127]. (Как уже отмечалось выше, Грот не был непосредственно знаком с Дрезденской и Вольфенбюттельской рукописями Хроники Буссова и знал о них лишь по выдержкам у Тренера и Германа). Но наблюдения Грота можно использовать и в несколько ином плане. Они свидетельствуют, что Дрезденский список сохранил в данном случае более первоначальную редакцию текста, чем Устряловский. Однако в целом соотношения текста Петрея, Дрезденского и Устряловского списков Хроники Буссова носят более сложный характер, и если в одних случаях текст Петрея восходит к редакции Дрезденского списка, то в других — чаще — он, напротив, ведет к редакции, представленной Устряловским списком[128].

Но отсюда следует, что как в Дрезденском списке, так и в Устряловском списке есть и элементы первоначальности текста, и черты его переработки. При этом оба отмеченные момента — и первоначальность текста, и его переработка — представлены в Дрезденском и Устряловском списках по-разному.