Московская мозаика

Есть метод прямого использования документа, когда фиксируется в абсолютном значении его содержание. Но также возможен и метод сравнительный, когда значение содержания, его смысл раскрываются на сопоставлении. Был ли он до конца применен и использован. А ведь как часто простое упоминание имени человека позволяет раскрыть в нем больше, чем простыни документов, непосредственно с ним связанных. Скажем иначе. Был же Пожарский человеком своего времени, гражданином, представителем определенного сословия со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями, жителем Москвы и конкретной ее части - частичкой огромного целого. И если из частей складывается представление о целом, то ведь и целое может многое сказать о каждой своей части - умей только его расспросить.

…На плотных жестких листах мешались следы Смутного времени и пришедших ему на смену столетий. Торопливые записи и многословные объяснения, если дело касалось именитых лиц. «Скрепы» - подписи дьяков и выцветшие до дымчатой белизны чернила, телеграфной краткости деловой язык и затертые уголки листов - сколько рук перелистало их за три с половиной века! 1620 год, перепись московских дворов…

Конечно, возраст, но чем бы, казалось, кроме него примечателен этот документ - обычная перепись обыкновенных дворов? А в действительности своим смыслом, самим фактом своего существования он представлял чудо - первое свидетельство о городе после Смутного времени.

Смутное время… Его начало уходило глубоко в предыдущее столетие, связывалось со смертью Ивана Грозного. Лишенное былого могущества родовитое боярство, которое беспощадно ломал Грозный, и разоренные холопы были одинаково его основой. Знатные боролись за власть, «низшие» искали облегчения своей жизни. Государство остро нуждалось в переустройстве. В сплошном калейдоскопе замелькали на престоле фигуры молоденького Федора Иоанновича, слишком романтично обрисованного Алексеем Толстым в его известной драме, Бориса Годунова, Василия Шуйского, самозванцев. Родоначальнику будущего царствующего дома Романовых Федору, который за попытку самому занять престол поплатился пострижением в монахи под именем Филарета, ничего не стоило присягнуть и первому Самозванцу, и Лжедимитрию II, которого называли «Тушинским вором», - только бы не потерять положения и влияния. Увлеченные борьбой бояре меньше всего задумывались над тем, что их переговоры с иноземными правителями оборачивались все худшими и худшими формами интервенции, полным разграблением государства. Они перебирали все новых и новых кандидатов - австрийский эрцгерцог Максимилиан (с него-то все и началось!), шведский король, польский королевич Владислав, против которого поспешил выступить его собственный отец. Казалось, им не виделось конца так же, как и народным бедствиям.

Осенью 1610 года в Москву вступил от имени королевича Владислава иноземный гарнизон, и сразу же в городе стало неспокойно. Враждебно и зло «пошумливали», кипели ненавистью на торгах и площадях горожане, бесследно пропадали неосторожно показывавшиеся на улицах ночным временем «рейтары». Шла и «смущала» все больше и больше людей смута. Против разрухи и иноземного насилия начинал подниматься народ, и когда к марту 1611 года к Москве подошли первые отряды рязанского ополчения во главе с князем Пожарским, обстановка в столице была напряжена до предела.

Для настоящей осады закрывшихся в Кремле и Китай-городе сторонников Владислава у ополченцев еще сил не хватало, но контролировать действия иноземного гарнизона, мешать всяким его вылазкам было можно в ожидании, пока соберется большее подкрепление. Сам Пожарский занял наиболее напряженный пункт, которым стала Сретенская улица. К его отряду примкнули пушкари из соседнего Пушечного двора. С их помощью быстро вырос здесь укрепленный орудиями острожец, боевая крепость, особенно досаждавшая иноземцам.

Впрочем, день 19 марта не предвещал никаких особенных событий. Снова ссора москвичей с гарнизоном - извозчики отказались тащить своими лошадьми пушки на кремлевские стены, офицеры кричали, грозились. Никто не заметил, как взлетела над толпой жердь, и уже лежал на кремлевской площади убитый наповал иноземец. В дикой панике солдаты гарнизона кинулись на Красную площадь, начали разносить торговые ряды, избивая всех на пути, и тогда загремел набат.

Улицы наполнились народом. Поперек них в мгновение ока стали лавки, столы, кучи дров - баррикады на скорую руку. Легкие, удобные для перемещения, они опутали город непроходимой для чужих стрелков и конницы паутиной, исчезали в одном месте, чтобы тут же появиться в другом. И тогда командиры иноземного гарнизона приняли подсказанное состоявшими на их стороне боярами решение - сжечь город. В ночь с 19 на 20 марта отряды поджигателей разъехались по Москве.