Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв.

Опричнина отнюдь не уничтожила привилегий первостепенной княжеской аристократии. Не привела она к высотам власти и неродовитое дворянство. После ее отмены относительно немногие персоны задержались «в приближении» у государя. Главным образом – дельные люди безнинского типа. Но во второй половине 1580-х годов, при царе Федоре Ивановиче, последние из них оказались изгнаны с вершин большой политики. Ничего не осталось от опричнины.

Кроме, пожалуй, памяти.

И вот она-то оказалась большой ценностью.

Как будто высокий, могучий человек, не глядя, сунулся с улицы в маленькую дверь с низкой притолокой и крепко ударился головой. Потирая ушибленную макушку, он все же заходит в дом, но уже не торопясь и с оглядкой. Так и русская монархия: после опричного «эксперимента» она пошла по верному пути неторопливого выдавливания родовых начал из политического строя России. Опричнина очень хорошо показала: ни в коем случае не нужна новая опричнина. Тот же Малюта Скуратов прочно вошел в народную память и остался там болью от ушибленного места, печальным опытом: не надо бы больше никаких малют…

У древних аристократических привилегий, зафиксированных системой местнической иерархии, могло быть два маршрута.

Либо русской служилой знати удалось бы их упрочить, зафиксировать законодательно (и такие попытки предпринимались не раз) – тогда Россия превратилась бы во вторую Речь Посполитую, и соседи разделили бы ее между собой, как поступили в XVIII веке с настоящей Речью Посполитой Россия, Пруссия и Австрия. Пока был мал государь Иван IV, а затем в годы Смуты, при боярском правительстве, условно называемом «семибоярщина» (1610 год), такая возможность реально существовала, но оба раза быстро рассеялась.

Либо они постепенно превратились бы в анахронизм, отмерли бы в течение нескольких поколений, лишь только память о временах удельной Руси стерлась бы в умах.

Вопрос только в том, до какой степени оптимально было, следуя по второму маршруту, уничтожать привилегии родовой аристократии, а вместе с тем и право ее на участие в управлении державой. Ответ на него не столь однозначен, как может показаться.

В XVII столетии служба чем дальше, тем больше теснила род, русское общество явно шло по второму маршруту. Способности и заслуги неспешно одолевали «отечество». Процесс этот шел крайне медленно не только из-за бешеных амбиций аристократии. Нет. Дело еще и в том, что сама русская аристократия XV—XVII столетий была плодородной почвой для руководителей отличного качества. Знатного человека с детства учили управлять людьми, воевать, рассчитывать тактические и стратегические последствия своих действий. Ему оставалось выучиться служить… но именно это умение давалось с большим трудом. Аристократ понимал, как приносить победы на ратном поле, знал, как вершить дела в многолюдных городах и обширных областях, освоил навык правильного суда, но… гордыня мешала ему склонять жесткую выю перед государем.

Между тем ниже аристократии плескалось море незнатных служильцев, жаждавших возвышения и готовых при всяком случае отдать земной поклон монарху, а если надо, то и встать перед ним на колени. Этих кровь возвысить не могла – только служба! Но долгое время они не могли соперничать с аристократией по «качеству» своему. Они ведь не располагали ни опытом, ни воспитанием «управляющего человека». Русская знать XVI века – «раса господ». Русское дворянство XVI века – стихия исполнителей. Не так уж много по-настоящему даровитых людей могло дать дворянство тому же Ивану IV, когда он пожелал отыскать замену хотя бы части управленцев-аристократов.

Выходит, не столь уж плох был порядок, при котором «кровь» ставилась выше «службы». На протяжении века он избавлял страну от великих потрясений.

Но любой общественный порядок может с течением времени устареть.

Устарело и местничество. Удельному, родовому, героическому, буйному прошлому на смену шло государственное, служилое, размеренно-созидательное будущее. Середина XVII века, правление первых Романовых – время, когда достоинства местничества свелись к скромным величинам, а недостатки стали весьма заметны.

Прежде всего, от какой «фронды» могло в XVII веке оборонить местничество? Ушли в небытие рода величайшие, «честнейшие» – князья Бельские, князья Мстиславские, князья Шуйские, князья Воротынские, князья Телятевские-Микулинские… Да и память о временах, когда недавние предки высшей знати играли роль самостоятельных правителей, исчерпалась. В коллективном сознании нашей знати Московское государство стало единственно возможной политической реальностью. Она уже не мечтала вновь разделить его на суверенные лоскутки, она скорее желала шляхетских вольностей, как у поляков, но только в рамках единой державы.