Московская стена

Глаза открылись с усилием, словно на каждое веко, как покойнику, положили сверху по старинной тяжелой монете. Взгляд сразу уперся в круглый белый циферблат часов на стене. Они показывали одиннадцать. Вечера? Утра? Больничная комнатка с наглухо задраенным окном и кондиционером. Приглушенный свет вделанных в потолок мини-ламп. Голдстон лежал в кровати под простыней, и на нем, кажется, ничего не было, кроме белья. Он попробовал шевельнуть рукой, ногой. Откинув простыню, внимательно осмотрел худое и какое-то слишком белое тело. Справа на груди зеленел здоровый синяк. Когда решил приподняться, появилось ощущение, что в голове плещется вода. Встал, по-индийски завернувшись в простыню, прошелся босиком туда-обратно по кафельному полу. Голова подкруживалась, слегка шатало, глаза воспринимались как две болевые точки – но не более того. Ярко, во множестве деталей, вспомнился пыльный кособокий город. Господи, что это было? Сам до такого не додумаешься – морг наоборот… Точно не сон, скорее похоже на галлюцинацию. В колледже, помнится, по дурости сжевал таблетку какой-то веселящей дряни, эффект был похожий. А разбудил его, скорее всего, стук в дверь. Кто-то приходил и ушел не дождавшись ответа. Через полчаса, когда Голдстон, сидя на кровати, все еще тупо размышлял, что предпринять, в дверь опять постучали. Едва в палату вступил полноватый, с добродушным лицом врач в голубом одеянии, Голдстон заметно подался назад, будто увидел привидение. Гость был ярко-рыжий, с короткой, округлой огненно-рыжей бородой, обрамлявшей его лицо, как лучики света диск солнца на детских рисунках.

Увидев пациента сидящим на кровати, прямо с порога деловито обронил:

– А, наконец вы пришли в себя! Как самочувствие?

Голдстон наморщил лоб, пытаясь задавить головную боль.

– Кажется, жив. Но вам, наверное, виднее?

Врач в упор не заметил шутку. Взял молча стул, сел напротив.

– Что-нибудь болит?

– Голова. То есть сейчас она болит, а прежде раскалывалась.

– Вы понимаете, где находитесь и какое сегодня число?

– Подозреваю, что в какой-то московской клинике. Я прилетел пятого марта, в четверг. У меня здесь много дел, потому надеюсь, что сегодня максимум шестое.

Врач кивнул, словно услышав правильный пароль.

– Да, вы в госпитале для командного состава. Сегодня шестое марта, пятница… Свет не беспокоит?

Голдстон попробовал улыбнуться:

– Когда вспоминаю, что выжил, то не очень.

– Видите ли… Из-за контузии обычно сильно повышается раздражительность.

– Каков диагноз целиком?

– Помимо контузии только пара гематом. Ну и отходняк после сильного обезболивающего.

Голдстон навострил уши.

– Очень сильное? Как наркотик?

– Да. А что?

– У меня было что-то похожее на галлюцинации. Я, кажется, видел вас – но… очень странно.

Врач с готовностью закивал головой, словно как раз это и собирался обсудить.

– Придется понаблюдать вас здесь недельку-другую.

– Понаблюдать?

Слово прозвучало неприятно, будто речь шла о подопытном животном.

– Да. Видите ли… – на лбу у врача сошлась скорбная вертикальная складка. – Мы сделали энцефалограмму мозга, и она выглядит… довольно необычно. Есть подозрение, что участки коры пострадали от декомпрессии. Галлюцинации могут быть следствием. Знаете, в беспамятстве вы вели себя крайне нестабильно. Все время хотели убежать из города…

Голдстон быстро отвел взгляд. Спросил, прикрывая панику глупым смешком:

– Что, есть правила, как вести себя в беспамятстве?

Складка снова разделила лоб врача. Вот-вот скажет свое снисходительное «видите ли».

– Видите ли…

– Можно без «видите ли»?!

Рыжебородый покосился на дверь. Кажется, уже обдумывал пути отступления. Голдстон, испугавшись, что сейчас его окончательно запишут в психи, торопливо вставил:

– Сами говорили – у меня раздражительность от контузии.

Врач кивнул головой. Извинения принимаются.

– Штабс-капитан, я просто не имею права выпустить отсюда человека с подозрением на психические отклонения. У нас тут очень специфическая обстановка. Даже нормальные люди легко сходят с рельсов… Хотите открою небольшую служебную тайну? Никогда не слышали про синдром Стены?

Голдстон сглотнул сухим дерюжьим горлом.

– Нет. В чем симптомы?

– Навязчивое желание вырваться за Стену. Куда угодно, хоть к партизанам. Стена, которая вроде бы защищает, воспринимается как угроза. Только зафиксированных случаев почти тысяча за два года. Каждый сотый из проходивших здесь службу. Треть заболевших сошли с ума. Согласитесь, рискованно выпускать вас в город, не разобравшись до конца.

Голдстон завис на пару секунд, потом неуверенно спросил:

– И что же говорит наука?

– Да все банально. Разновидность клаустрофобии. Один мой коллега даже занялся исследованием средневековых летописей. Хотел проверить, не случалось ли подобного, когда люди долгое время – месяцы, а то и годы – жили в осажденной крепости. Подробно, к примеру, исследовал осаду католиками протестантской Ла-Рошели в начале семнадцатого столетия…