Московские джунгли

Все смеялись. Все беспрерывно смеялись. Они были уверены, что Алена просто не может вылезти из чьей-то постели после бурной ночи.

Не смешно было только Лиле. Она знала, что это такое: страх, утробный, животный страх.

Глава 18

Лиля встретилась лицом к лицу со своим преследователем в середине февраля. В тот вечер закончили позже обычного. Было как-то особенно темно и страшно. Алена предложила подвезти, но ей потом нужно было ехать совсем в другую сторону, далеко, а она устала не меньше. Лиля добралась своей обычной дорогой, вошла в квартиру, мечтая о горячем душе, стакане кефира и постели. Но когда вошла в свою комнату, взвыла от ужаса и ринулась обратно в прихожую: на ее кровати, поджав под себя ноги, сидел незнакомый мужик… Добежать до входной двери она не смогла. Он настиг ее в два прыжка. Одной рукой обхватил поперек талии, другой зажал рот.

– Не кричи, Дебден. Я твой отец, которого ты так ненавидишь. Я пришел, потому что время пришло. Пора говорить. Пора тебе знать всю правду. Пора посвятить тебя, потому что твоя сила заперта в тебе и не растет, но и не тает. Пусть растет. Возможно, ты сможешь его победить, раз звезды позволили тебе родиться шаманом.

Он отпустил Лилю и развернул к себе.

Темное лицо, словно вырезанное из камня, узкие глаза, редкие усы и бородка. Пожилой. Не похож на того отца, которого она видела во сне. Но во сне она отцу едва доходила до колена.

– Ты голодна, Дебден. Иди поешь. Потом будем говорить. А спать сегодня не придется. Так что…

Отец обхватил ладонями ее голову, сильно, до боли, нажал какие-то точки на лбу и на ушах… Лиля дернулась, но у него руки были словно камень, и он ее держал, и нажимал на точки, и, когда боль стала нестерпимой, отпустил. Лиля отступила, потерла уши. И с изумлением поняла, что спать не хочется. Усталость исчезла, словно она неделю отсыпалась, гуляла, ходила в бассейн – в общем, отдыхала. Она была полна сил и так голодна, что стаканом кефира явно не могла бы удовлетвориться. Пришлось жарить яичницу. Предложила отцу – вежливость, привитая тетей Оксаной, не позволяла ей есть в присутствии, возможно, голодного человека, но отец отказался.

– Я не ем вашу еду. Она обессиливает.

Он достал из явно старого кожаного мешка, висевшего у него на поясе, длинную полоску вяленого мяса и принялся неспешно ее жевать.

И Лиля вспомнила ту преподавательницу балета, которая сказала, что балериной ей не быть, и внезапно всплывшее из подсознания сравнение худой женщины с полоской вяленого мяса…

Яичница показалась невероятно вкусной. И вполне придающей сил. Варить кофе сейчас было некогда, Лиля высыпала в чашку растворимый, залила кипятком и села напротив отца.

– Я слушаю. Всю правду.

Отец неспешно дожевал полоску мяса, проглотил.

– Тебя родили, чтобы скормить злому духу.

– Как мило.

– Ты ерничаешь, потому что ты ничего не знаешь.

– Я ничего не знаю, потому что ты еще ничего мне не сказал, – Лиля нарочито называла на ты этого незнакомого ей и уже немолодого человека. Не уважительное «вы», к которому приучила ее тетя Оксана, нет. «Ты». Как равному. В ее глазах он не заслужил уважения, кем бы он ни был: действительно отцом ее или обманщиком, проникшим в ее дом.

– Я шаман. Шаман – главный человек в стойбище. В племени. В поселке. Среди своих людей – главный.

Лиля криво усмехнулась.

Отец не обратил никакого внимания на ее усмешку.

– Он главный. Но он же отвечает за них за всех. Он защищает их от хворей, врагов, злых духов. Любой ценой. Это его работа. Ты что-нибудь знаешь об истории нашего народа?

– Ничего. Почти ничего. Покорение Ермаком Сибири… Картина в Третьяковской галерее… Мне всегда было жаль тех, которые со стрелами – против захватчиков ружьями. Но я была воспитана русской матерью.

– И рождена русской матерью.

– Во все времена кто-то кого-то захватывал. И сейчас продолжается. Какое отношение эта история нашего народа имеет ко мне?