Московские эбани

- Да что вы, девки! У всех счастливых историй печальный конец. Но если его бояться, то вообще ничего не будет. Главное, чтобы сама история счастливая была.

ГЛАВА 15.

Это бабы умеют рассказывать долго и красиво свои любовные истории, вздохнул бомж Потап и закурил дорогую сигарету "Парламент". - А у нас, мужиков, знаешь как - все просто: Пришел, увидел, победил.

Он сидел на Гоголевском бульваре рядом с вальяжно распахнувшим свою дорогую кожаную куртку на меху Вадимом и пил пиво. Неподалеку, возле Фонда Культуры, Вадима ждала машина с водителем, но Вадим не спешил.

- А кто ж тебе насплетничал, что мы были любовниками? Не бойся, я тебя, брат, не выдам.

- А я и не боюсь. Михайлов-Шуйский.

- Ох, братец, давно это было. Давно. Михайлов-Шуйский тогда ещё у Зачатьевского монастыря в вагончике не жил и сторожем не работал, хотя, как и сейчас пил, но бутылки не сдавал, а имел свою четырех комнатную квартиру, малевал чего-то там упорно и выставлялся раз даже с "двадцаткой". Иностранцы покупали его коллажи из старых газет, и хорошо платили, а я тогда был детским писателем. Меня переводили неплохо на языки, хотя и не народов мира, но севера и Кавказа. Я был тогда уже мэтр в кругу молодежи. Мне тогда было сорок, им - по двадцать, двадцать пять... Хорошо, я тебе скажу, брат, чувствовать себя мэтром. И похож я был на французского щеголя, и одевался франтом. Все отлично было, по высшей планке. Я ещё и спортсменом был - велосипедистом, правда, к тому времени лет десять как не выступал на соревнованиях - но спортивная жилка ещё не иссякла. Только пил я уже тогда. Не особо, конечно, а как все в те годы в среде диссидентов и художников, а крутился я и с теми и с другими, ещё в доме Литераторов, Журналистов сидел... оттого и выходило чуть чаще, чем другие. И каждое утро клялся себе - завяжу. Да как-то не завязывал. Чего-то мне не хватало. Воли, конечно, брат, воли. А я решил тогда, что любви. И все когда приходил на сборище все думал: "вот она!.." Короче, баб у меня хватало. Сам понимаешь - мэтр! Вечер обработки - ночь уже со мной. Но все не то было. Нет, не подумай, и любил я их, и жизнь пытался совместную строить со всякими, но не получалось. А когда она пришла на годовщину смерти Володи Губанова, был такой поэт, ну да ты уже не знаешь... А жаль. Ей тогда где-то около двадцати пяти было, а больше пятнадцати не выглядела. Девочка, светленькая такая, непорочная...

- Светленькая? - недоверчиво переспросил Вадим.

- Ну да. Мне ли не знать. У неё волосы были светло-русые, с таким золотистым отливом на концах, что казалось, светятся. Сейчас так торгашки на Белорусском выкрашиваются - перьями, называется. Но это не то - мертвое начало, а у нее, словно голова лучилась. Ну, я - старый ловелас, разве я мог мимо пройти?..

Стал клинья подбивать - не колется. Я её и провожать, и по вечерам звонить, и якобы по делу на встречу вызывал. Домой ко мне не ехала, назначала встречу у метро Краснопресненская, я с цветами, а она меня в зоопарк. Сколько я с ней в этом Зоопарке гулял - звери узнавать стали!.. Ладно там горилла какая-нибудь - морж! Как мы подходим, эта махина из воды выползает и голову на ласт обопрет, и так мечтательно на нас смотрит, а сам хвостом чуть ли не марш Мендельсона отбивает. А она радуется! Ну девочка прям! - тут Потап понизил голос и продолжил мрачно: - Казалось бы!.. Э.. брат, да куда там! Кремень! Это когда её ровесницы ещё сами не знали, что им надо, у неё все уже было. Все - и муж художник, и квартира трехкомнатная и дача в полгектара и даже сын пятилетний. При этом работала художником на Мосфильме. Я со своими детскими рассказиками, да стишками - никто по сравнению с теми, кто её окружал.

- А зачем же ты тогда ей был нужен?

- Отдыхала она со мной, от своих заморочек. Вот и все. А может, и влюбилась... Но дальше прогулок - ни-ни. А я уперся. У меня к тому времени жить с бабой дольше трех месяцев не получалось, а тут пол года с ней выгуливаюсь - и никакого результата. Пить даже бросил. С мужем познакомился, даже подружился та, что он на меня как на просто так, товарища, смотрел и без ревности её со мною везде отпускал. Так мало того, смеяться, брат будешь, - сыну в няньки заделался!..

- Тебе сам бог велел, - пожал плечами Вадим, - Ты же детский писатель.

- Да-а. Но с тех пор, двенадцать лет, не одной строки не написал! И чувство у меня такое - что как только онемение прорвет, напишу хоть строчку - так сразу и умру.

- А ты и не пиши.

- Нет, брат, это дело такое - свыше дается. Если прорвет - все равно напишу, а потом хоть стреляйте.

- Твое дело. - Пытаясь соблюсти внешнее равнодушие, отвел взгляд в сторону Вадим, - А что случилось-то? Почему писать-то перестал?