Московские эбани

- Короче, брат, однажды я взял и посмотрел - что она там рисует. Рисовала она обычно классно. Но эта картина была вся как будто прозрачная: - сумерки, высокая трава, дальний горизонт, а по небу плывут двое, словно два облака - он и она. Я сразу понял, что он - это я. Мои пропорции. А она, конечно же - она. Но то, что я тебе описал, покажется ерундой, обыкновенным женским романтизмом. Только все равно, послушай - она летела легко, чуть вверх, хотя и ниже меня, но чуть впереди. И не тянула ко мне руку, и видно было, я не знаю, как тебе объяснить, что руку ей тянуть трудно, что это её затормозит, если она это сделает. Он... - то есть - я, руки тоже за ней не тянет, а плывет-летит просто чуть-чуть сзади, и хотя он как бы сверху, но чувствовалось, что он тяжелее, что он, едва её тело уйдет вперед, он рухнет на землю. Она - как бы черта. Хотя он, заметь, за неё не держится, но тянется за ней. Вот так-то, брат. - Потоп глубоко затянулся дымом сигареты, - Я сразу все понял. Если ты не понял, то я тебе скажу - так и случилось. Он решил ухватиться за нее. Она рванула вперед и вверх. И он упал. И вот-с... - он опрокинул в себя ещё одну рюмку и запихнул в беззубый рот бутерброд с черной икрой и принялся перекатывать образовавшийся ком с щеки на щеку.

- Не понял. Что все-таки случилось? - Вадим уже не мог скрыть своего раздражения его непонятными объяснениями.

- Я же тебе сказал. Нарушил я закон - прописанный в картине. В композиции её было удивительное равновесие. И если бы её рука держалась за мою - и не она не смогла бы лететь, и я бы так не стараться, - мы бы сразу рухнули.

- Слушай, я тебя тут водкой пою, икрой угощаю, а ты...

- Что я? Я тебе правду, брат говорю. Я... увидев картину ту, сразу все без объяснений понял, словно... как бы тебе сказать, вот увидишь, к примеру, красную звезду и все про советскую власть вспомнишь, а ведь если словами все пересказывать, то и жизни не хватит. Так на нас действует символ, брат. Вот и картина та была таким символом, брат, что я сразу все в один момент про себя прочитал. И понял - дано мне два варианта - так и лететь, или... но тогда... все равно её не удержать. И или вместе рухнем, но скорее, я один... И столь взволнован я был этим откровением, что, спустившись, как обычно, пока они завтракали, по лестнице с чердака в сад, про осторожность забыл. Все думал: а как бы так наши руки на картине соединились. Неужели невозможно?.. А тела?.. Прилег под раскидистой вишней, в небо гляжу, тут-то меня и обнаружили дети. Я сказал, что приехал рано утром и, боясь их разбудить, задремал под вишней. А приехал я затем, что уезжаю в Батуми по приглашению, переводчика своей детской книжки, и приглашаю её, поскольку хочу, чтобы она стала её иллюстратором.

Это не было блефом. Меня действительно переводил один аджарец, живущий под Батуми, в Чакве в таком месте, где всегда идут дожди. - Вздохнул Потап и, пока не выкурил сигарету, не продолжил: - Он действительно, приглашал меня и ещё одного поэта. Но, зная грузинское гостеприимство, я мог спокойно приглашать и Викторию. Вот я её и пригласил, сказав, что поедем по делу втроем.

Она, словно сходу почувствовав что-то неладное, тут же отказалась, сказав, что может и на даче заняться иллюстрациями моей книги. Зря я напирал, что книга выходит для аджарских детей и стиль колорит и местность должны быть узнаваемы ими. Потом я долго обрабатывал её мужа, напирая на то, что Виктория давно не купалась в море и ей вообще надо бы отдохнуть от детей и забот - все-таки она в первую очередь художник, а потом уж домохозяйка... Вот так - сморозил, поначалу, с испугу, но после уж не отступился.

Потом мы вместе собирали её в дорогу и, когда на утро должен был отходить поезд, знал бы ты, брат, как я узюзюкался на радостях. В вагон, к тому же плацкартный, поскольку иных билетов среди лета на юг достать так сразу было нельзя, меня под руки притащили два приятеля из ансамбля народных инструментов. Пить я начал с ними ещё с вечера, поведав свою повесть о любви, сразу после их выступления, в гримерной, - можешь представить в каких костюмах они меня привели под руки! Оба были в сапогах, шароварах, косоворотки, чубы, кепки набекрень, а один ещё почему-то никак не мог расстаться со своей идиотской гармошкой. Увидишь таких среди бела дня, сразу подумаешь, что с ума сошел и пригрезилось!.. А ещё в руках я держал бордовые георгины и желтые астры. Дорогие цветы по тем временам, поскольку август только начинался, но букет, я тебе скажу, выглядел тоже убойным. Только её выдержка и воспитанность, не позволили ей сразу же соскочить с подножки поезда с криком: "Чума! Чума!".