Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины

Как и у большинства его товарищей по несчастью, надежда у А. Домерга чередовалась с моментами депрессии. Хорошие новости о сестре, Авроре Бюрсе, на какое-то время придали ему немного энергии. Но зато он не имел никаких сведений о своих жене и ребенке. Лично зная аббата Сюррюга, он решил написать ему, в надежде получить хоть какие-то известия об оставшейся в Москве семье. «Он смело оставался на своем евангельском посту на протяжении всей оккупации и после ухода французов. Я нашел способ послать ему письмо из моей макарьевской тюрьмы. Я думал, что он, возможно, что-то знает о судьбе моей жены и моего сына.» Но шло время, а ответа все не было. И вдруг, после сорока дней бесконечного ожидания, ответ пришел. А. Домерг не верил своим глазам! Он поспешил прочитать письмо. «Милостивый государь, — писал аббат Сюррюг, — во время оккупации Москвы французами, среди бедствий, сопровождавших ее, я ничего не слышал о г-же Домерг, Вашей супруге. По получении Вашего письма, кое передал мне г-н Сеги, вернувшийся из Макарьева, г-н аббат Вуазен и я предприняли активные действия, дабы узнать что-либо о судьбе Вашей семьи. Многие иностранцы, последовавшие с французами в их отступлении, с тех пор вернулись из Вильны в Санкт-Петербург. Мы писали многим из них. Г-н аббат Вуазен также обратился к г-же Лемер, пребывающей ныне во Владимире, муж которой, будучи врачом, был вызван властями к находящимся там раненым. До сего дня все наши хлопоты не сообщили нам ничего такого, чего мы не знали ранее. Г-жа Домерг, думая, по примеру большинства наших несчастных соотечественников, что безопасным для нее и для ее ребенка может быть только пребывание под знаменами Наполеона, ушла с французами в первые же дни их отступления. Но, месье, пути Господни неисповедимы; верьте в Его божественную доброту.»^{202} Можно себе представить разочарование А. Домерга, когда он прочитал это письмо. Отныне жизнь для него потеряла всякий смысл…

Но в один прекрасный день добрая весть возвратила некоторую надежду ему и его товарищам по несчастью: им стало известно об общей амнистии, объявленной царем Александром I 12/24 декабря 1812 года. Маленькую группу воодушевила надежда на немедленное освобождение и быстрое возвращение в Москву. Однако почти тотчас же французов постигло разочарование — указ от 12 декабря сообщил им также о конфискации имущества всех иностранцев-«дезертиров», иначе говоря, всех семей, решивших уйти вместе с наполеоновской армией. Так сорок заложников получили официальное извещение о своем разорении. Отныне ничто уже не удерживало их в России. Для них московская колония французов умерла в драме Русской кампании, войны и пожара. Но радость перспективы возвращения во Францию омрачалась многочисленными препятствиями. Франция казалась такой далекой, что многие даже не были уверены, что однажды смогут ее увидеть! Несмотря на объявленную амнистию, в их повседневной жизни ничего не изменилось. Дни следовали за днями, месяцы за месяцами; заложники по-прежнему оставались узниками. За зимой пришла весна, затем лето и осень 1813 года вместе с кучей неприятностей, мелких, но все-таки раздражающих, таких как нашествие комаров и мух. Люди все больше и больше тосковали. Многие заключенные думали о побеге, в то время как другие пребывали в депрессии. В строжайшем секрете, во время отдыха стражи, узники организовывали небольшие вылазки на волю. Но то были лишь мгновения свободы, короткие и хрупкие. Несмотря ни на что, они доставляли ссыльным огромное удовольствие. «Пьяные от радости, мы резвились, катались по этой свежей траве, получая больше удовольствия, чем раньше, в Москве, лежа на мягкой софе», — признавался А. Домерг. Так продолжалось вплоть до дня раскрытия их секрета, что, разумеется, вызвало ярость начальника тюрьмы. Через два дня в Макарьев прибыли двое уполномоченных правительства, которые разделили группу заключенных. Примерно половина из них отправилась в Нижний Новгород, получив обещание лучшего содержания в обмен на сумму в сто рублей. A. Домерг обличил то, что он считал своего рода выкупом, и без колебаний обвинил отвечающего за их охрану городничего в коррупции. Однако факт оставался фактом: некоторым узникам была предложена полусвобода, что раскололо маленькую колонию высланных. В середине сентября 1813 сформировались два обоза с заключенными, освобожденными с интервалом в несколько дней.