Материальные потери были не менее значительны, как отмечают сами москвичи, прятавшиеся в лагерях по окраинам и возвращавшиеся в город после окончания пожара. Многие были шокированы тем, что там увидели, и Ростопчин в первую очередь. В письме царю от 26 октября/7 ноября он в растерянности признавался: «Я полагаю, Государь, что Москва никогда не оправится.»{205}
Огромный город, в котором стояло шесть — семь тысяч деревянных домов, действительно был обращен в руины{206}. «Какую печальную метаморфозу претерпел этот город, прежде столь богатый и процветающий! — рассказывали ссыльному A. Домергу. — Из четырех тысяч каменных домов целыми остались лишь двести, из восьми тысяч деревянных пощажены всего пятьсот, а из шестнадцати тысяч церквей восемьсот исчезли, прочие же серьезно повреждены. Склады, создание которых стоило москвичам многих жертв, разрушены, мануфактуры уничтожены. Исчезли целые улицы и кварталы, с трудом можно сориентироваться, чтобы найти жилище, оставленное несколькими днями ранее. Но очень немногим довелось испытать это удовлетворение!» Аббат Сюррюг, со своей стороны, оценивал размер разрушений примерно в четыре пятых от количества домов в городе. «До пожара насчитывалось приблизительно девять тысяч триста домов, плюс восемьсот дворцов вельмож, в которых искусство украшений соперничало с роскошью. Сегодня, пересчитывая дома, уцелевшие при пожаре, можно оценить их число приблизительно в одну пятую от бывшего… Потеря, нанесенная России пожаром Москвы, не поддается исчислению. Сколько миллионов погребено под руинами! Сколько богатств всякого рода обращено в пепел!»{207} По мнению Ж. Лекуэнта де Лаво, из 9158 домов, зарегистрированных в Москве в 1812 году, сгорели 6341{208}. Ж. де Местр, будучи савойским послом, находился в то время в Санкт-Петербурге, но и он ужасался размаху разрушений. «Одних зданий уничтожено столько, что голова идет кругом, — писал он через несколько месяцев после бедствия. — А прибавьте сюда разную мебель, драгоценные ткани, статуи, книги, картины и т. д. и т. п. — есть от чего залиться слезами! […] Легко себе вообразить, каков был этот огромный город, место пребывания самого богатого в мире дворянства, веками накапливавшего эти сокровища»{209}. И он вспоминал богатую библиотеку графа Бутурлина, дом графа Алексея Разумовского, превращенный в пепел вместе с его уникальным ботаническим садом! Ж. де Местр считал эти потери невосполнимыми и никак не мог в связи с этим успокоиться. В его глазах, с дымом ушел целый кусок старой России. И это все без учета финансовой стороны катастрофы, потому что сейчас надо было думать прежде всего о восстановлении города. Дипломат оценивал размеры бедствия во многие миллиарды рублей, что, впрочем, утверждал и сам Наполеон в одном из своих бюллетеней.Итак, несмотря на разнобой в цифрах, приводимых различными источниками, и непосредственные свидетели драмы, и ее исследователи — все сходятся на том, что в городе были разрушены примерно две трети домов. Не были пощажены и магазины: историк В. В. Назаревский утверждал, что из 8520 торговых точек были уничтожены 7512. Что же касается культовых сооружений, очень многочисленных в Москве, многие из них были сожжены, разграблены или разгромлены. Большинство из них, будучи построены из камня, все еще стояли, но находились в плачевном состоянии; часто здания церквей и монастырей занимали солдаты, без колебаний осквернявшие их{210}
. Было очевидно, что для восстановления города после пожара потребуются огромные суммы. По мнению шевалье д’Изарна, только для того чтобы снабдить дома простыми плетеными стульями, требовалось затратить 3,5 миллиона рублей. А это ведь ничтожная малость в общих потребностях! «По мнению многих, — также говорил он, — лишь на восстановление сгоревших зданий нужно будет употребить доходы всех горожан за три года». Из подобных подсчетов становилось ясно, что восстановление города пойдет не так быстро, как того хотелось бы.