Московские коллекционеры

О политических интересах и «серьезности духовных исканий», об уме Маргариты Кирилловны и о том, насколько понимает она «сложные прения за своим зеленым столом», в Москве тогда спорили много. «Думаю, что она не все понимала (без специальной философской подготовки и умнейшему человеку нельзя было понять доклада Яковенко „Об имманентном трансцендентизме…“), но уверен, что она понимала всех. Она всегда сидела в кресле, вблизи зеленого стола, а иногда в первом ряду среди публики», — вспоминал философ Федор Августович Степун. Ее ослепительные глаза «с блеском то сапфира, то изумруда» забыть было невозможно. «Подчеркнутая темными бровями чернь длинных ресниц придавала им в сочетании с синеватым отливом белка какую-то особую стальную переливчатость».

«Да, она понимала стихийно тончайшие ритмы интимнейших человеческих отношений; но с присущей ей светскостью, под которой таилась застенчивость, она не всегда открывалась вовне; очень многие относились небрежно к ней и видели в ней „меценатку“, а удивительного человека — просматривали», — поддерживал его Белый, писавший в своих мемуарах, что Маргарита Кирилловна находилась тогда «в поисках идеологий, часто нелепых, но часто и колоритных; в ней Ницше, Кант, Скрябин, Владимир Соловьев встречались в нелепейших сочетаниях…» «Удивительная по уму и вкусу женщина. Оказывается, не просто „бросает деньги“, а одушевлена и во всем сама принимает участие. Это важнее, чем больницы, приюты, школы», — восхищался Морозовой В. В. Розанов.

Маргарита Кирилловна, не привлекая к себе внимания, продолжала тратить трехмиллионное наследство на всевозможные добрые дела. Купила имение Михайловское в Малоярославском уезде Калужской губернии, на Протве, а свои угодья отдала Станиславу Теофиловичу Шацкому, педагогу-подвижнику, организовавшему в соседнем селе сначала школу и клуб для крестьян, а потом и детскую колонию (ее Маргарита Кирилловна тоже материально поддерживала).

Огромный дом на Смоленском бульваре в 1910 году она продала и переехала. Но коллекцию мужа решила с собой не брать и написала в Совет Третьяковской галереи заявление, что ее покойный муж выражал при жизни своей желание, чтобы его собрание перешло в собственность галереи, а она лишь исполняет его волю. Шестьдесят картин Маргарита Кирилловна передала в галерею сразу, а двадцать три самые любимые оставила при себе в пожизненное пользование. Критики и историки искусства были страшно воодушевлены морозовским даром и уже предвкушали тот день, когда в Москве появится первый «музей живописи новейшей эпохи»[102].

Маргарита Кирилловна тем временем переселилась из дома на Новинском бульваре (где во время войны открыла госпиталь) в небольшой особняк между Арбатом и Пречистенкой, который перестроил для нее молодой Иван Жолтовский. Дом в Мертвом переулке был полной противоположностью дворцу на Смоленском. Идеальный образец гармонии и вкуса: мебель карельской березы, ампирная бронза в гостиной, увешанная старинными иконами и картинами столовая, длинный дубовый стол. За этим самым столом, покрытым неизменной зеленой скатертью, «среди цветущих в январе ландышей… на фоне врубелевского Фауста и Маргариты в саду», вечерами собирались члены религиозно-философского общества, пытаясь «решать больные вопросы века»[103].

В августе 1918 года особняк реквизировали и передали Отделу по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Наркомпроса. В подвале имелась отлично оборудованная кладовая, а также большой сейф, что и привлекло в Мертвый переулок музейных функционеров. Едва вселившись, Музейный отдел сразу же затребовал у вдовы коллекционера М. А. Морозова завещанные ей Третьяковской галерее работы («Отдел… просит Вас срочно сообщить, не встречается ли с Вашей стороны препятствий к немедленному перемещению… произведений искусства, имеющихся в этом доме, составляющих собственность Галереи и находящихся в пожизненном Вашем пользовании, как это видно из… документов за Вашей подписью»). В обмен на десять картин и мраморную «Еву» Родена гражданке Морозовой предоставили две комнаты «для размещения в них оставшихся весьма ценных произведений русских и иностранных художников», а также «ценных предметов прикладного искусства».

Музейный отдел возглавляла Наталья Ивановна Троцкая, приезжавшая на службу, если верить Марусе Морозовой, на «роллс-ройсе», позаимствованном из царского гаража. Кстати, и сама коллегия напоминала скорее аристократический салон, но никак не канцелярию. Приметой советского времени был лишь отвратительный запах тушеной капусты и соленой рыбы — обед для многочисленных сотрудников музейной коллегии готовился здесь же, на бывшей морозовской кухне, рядом с которой теперь проживали прежние хозяева.