Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Лубочная литература, как и листы-лубки, предназначалась для не имевшего образования малограмотного читателя, но выпускалась не листами, а в виде книг и была следующей ступенью в его просвещении и приобщении к знанию.

Любовь московского простого люда к чтению засвидетельствована многочисленными историческими документами. Издавна центром торговли литературой для народа был Спасский мост на Красной площади через ров перед Спасской башней Кремля.

Первый автор русской новой письменной литературы Антиох Кантемир в стихотворном обращении «К стихам своим», сетуя на то, что они, весьма возможно, будут не поняты и отвергнуты современниками (вечная тема поэтов!), так рисует их судьбу:

Когда, уж иссаленным, время ваше пройдет,
Под пылью, мольям на корм кинуты, забыты,
Гнусно лежать станете, в один сверток свиты
Иль с Бовою, иль с Ершом… —

и при стихах дает примечание-справку: «Две весьма презрительные рукописные повести о Бове-королевиче и о Ерше-рыбе, которые на Спасском мосту с другими столь же плохими сочинениями обыкновенно продаются».

Торговля лубочными изданиями в Москве изображена на картине А. М. Васнецова «Книжные лавочки на Спасском мосту в XVII веке».

В середине XVIII века в связи с засыпкой Кремлевского рва и ликвидацией Спасского моста эта торговля переместилась на Никольскую улицу. Как особый род литературы лубочная литература конца XIX — начала XX века имела своих профессиональных авторов и своих издателей. Никольские книготорговцы как никто знали читателя и покупателя этих изданий.

Знаменитый московский книгоиздатель конца XIX — начала XX века Иван Дмитриевич Сытин, затеяв свое большое дело издания книг для народа, начал с издания лубочной литературы.

Сытин, хорошо знавший всех постоянных авторов Никольского рынка, говорит, что они состояли из «неудачников всех видов»: недоучившихся семинаристов, гимназистов, изгнанных за какие-либо провинности из гимназий, пьяниц — чиновников и иереев. Иные из них обладали незаурядным литературным талантом. Как пример можно привести знаменитого фельетониста Власа Дорошевича, который начал свой литературный путь с романа «Страшная ночь, или Ужасный колдун», проданного Сытину за пятнадцать рублей.

Никольских писателей ни в коем случае нельзя назвать халтурщиками. Скорее, это были энтузиасты, разрабатывавшие — и надо сказать, очень умело, с большим знанием дела и психологии читателя, — особый жанр литературы — лубочный, который, на мой взгляд, стоит в том же ряду литературных жанров, ничуть не ниже, чем научно-фантастический, детективный или приключенческий. Перед ними вставали свои творческие задачи, у них была своя авторская гордость, которая — увы! — слишком часто и грубо попиралась невежественными издателями. Они знали и высшую радость писательского труда — удовлетворенность своим созданием.

Сытин описывает, как один из таких авторов, по прозвищу Коля Миленький, отличавшийся удивительной робостью, принеся очередное свое произведение купцу и отдавая его приказчику (по робости он предпочитал вести переговоры не с хозяином, а с приказчиком), говорил:

— Вот что, Данилыч, голубчик… Принес я тут одну рукопись… Ужасно жалостливая штучка… Ты прочитай и пущай «сам» прочитает, а я после за ответом зайду… Очень жалостливо написано, плакать будешь…

Несмотря на установившееся в «образованных кругах» со времен Кантемира высокомерное пренебрежение к лубочным изданиям, на Никольской к ним относились серьезно и с уважением, здесь они назывались «народные книги и романы».

Но еще в XVIII веке в защиту лубочной литературы выступил Н. М. Карамзин. В его время символом дурного вкуса и нелепости считали необычайно популярный в народе (впрочем, его почитывали и многие дворяне) роман Матвея Комарова (автора «Милорда Георга» и «Ваньки Каина») «Несчастный Никанор, или Приключения жизни российского дворянина Н.».

^{Д. Б. Дамон-Ортолани. Н. М. Карамзин. 1805}

Лубочными книжками торговали не только на Никольской, но и на Сухаревском и Смоленском рынках, на гуляньях и в других местах. Но всё это была, как говорится теперь, выездная торговля, на Никольской же был стационар. После революции, когда Китай-город стали занимать, вытесняя торговлю, бесчисленные советские учреждения, торговля «подержанными» книгами переместилась с внутренней стороны Китайгородской стены на внешнюю, где и возник знаменитый развал. Об этой заключительной странице истории книжной торговли на Никольской улице пойдет рассказ в главе о Лубянской площади.

На фотографиях Пантелеймоновской часовни начала XX века рядом с ней, слева, виден ничем внешне не примечательный старый двухэтажный жилой дом, принадлежавший перед революцией табачному фабриканту М. Н. Бостанжогло. Если бы не соседство с часовней, он никогда не попал бы в объектив фотографа.