Московские обыватели

Городской голова С. М. Третьяков: «Кто может достойно оценить теперь как его последнюю деятельность, так и другие труды, понесенные им в продолжение своей жизни на пользу государства и человечества? История, потомство воздадут ему за все должное. Но мы не можем не вспомнить в настоящую тяжелую для нас минуту о любви покойным своей родной Москвы, о его трудах для нее, о горячих заботах о ней».

Князь А. А. Щербатов: «Москва может гордиться тем, что в числе главнейших двигателей по делу освобождения крестьян состояли двое из лучших ее сынов — Ю. Ф. Самарин и князь В. А. Черкасский».

Ю. Ф. Самарин: «Кончина князя Владимира Александровича глубокой скорбью отозвалась в каждом из нас. Москва почувствовала, что лишилась одного из лучших своих граждан, который так томился жаждой посвятить жизнь свою на пользу своему Отечеству».

Несмотря на все эти восторженные слова, современники часто задумывались: а любил ли кого-нибудь, кроме родных, князь Черкасский? Лишь одна Е. И. Раевская поведала о неслыханном — о веселом и жизнерадостном характере Черкасского. «Долгие прогулки, — пишет она, — затевали мы всем обществом по окрестным полям и пригоркам, карабкаясь по крутым берегам нашего тихого Дона, пролезая по чащам лесков. Ревнивый и строгий общественный деятель превращался тогда в резвого школьника, изобретателя разных шалостей, а смеху его вторили хором наши молодые веселые голоса. Мы всей душой ему сочувствовали и часто удивлялись, почему его так боятся в великосветском обществе».

Все остальные мемуаристы сходились на том, что Черкасскому была чужда открытость, броня хладнокровия и наружный блеск ограждали его от множества врагов. Худощавый, с чуть приподнятой головой, с тонкими бакенбардами на бледном лице, всегда в плотно застегнутом сюртуке со стоячим воротником, он не давал себе ни малейшего послабления, не позволял вялости. Легкая и решительная походка, низкий ясный голос, красноречив, остроумен, находчив в споре. Но никто не слышал в обществе его смеха. Кое-кто говорил, что он смеется только глазами.

Грустное письмо написал пятидесятилетний князь за три года до смерти Ю. Ф. Самарину, которому оставалось жить и того меньше. «Как бы то ни было, я убедился и ежедневно убеждаюсь более и более, что я для света отяжелел, — признавался Черкасский своему другу, — что в мире людская память меня покинула, даже в кругу моих прежних присных; что сам я утратил способность и случай сближения с более молодым поколением. Остается примириться с этим положением, научиться оставаться чуждым тому движению — разумному или неразумному, — которое совершается вокруг тебя, и доживать свой век как можно скорее».

И все же, разуверившись буквально во всем, Черкасский не стал лежебокой, не прожигал жизни зазря, как большинство родовитых особ, а до своего последнего земного часа продолжал служить Отечеству. И что любопытно: всю свою сознательную жизнь князь провел в борьбе со своим сословием во имя блага крестьян. Может быть, в этом и заключается славянофильство?..

Дворянин в длиннополом сюртуке. Предприниматель Петр Ионович Губонин (ок. 1828–1894)

С середины XIX века главным московским жителем становится купец. Он хоть и ходит как мужик в бороде и сапогах, но живет в бывших дворянских особняках, ездит учиться за границу и ворочает миллионными капиталами. Ох и досталось же купцу от литераторов-разночинцев! Губернатора в фельетоне высмеять боязно, мастерового — зазорно, а вот московский негоциант — сущий подарок для доморощенных любителей насмехаться. В «Будильнике», «Развлечении», других сатирических журналах и в газетах бесчисленное множество карикатур на одну и ту же тему: купец, толстый, с короткими ножками и бычьей шеей, подстриженный в кружок, хлещет по трактирам водку и говорит глупые речи. Рядышком пустят пару анекдотов о патриотизме купца и любви его супруги к каше и гусю. Не обойдется и без юмористического стишка о купеческой благотворительности ради медали или членства в обществе, возглавляемом вельможной особой.