Московские повести

...Маленькая группа людей вышла к Страстному монастырю, повернула на Большую Дмитровку и начала спускаться вниз. Уже вечерело. Они шли быстро, ни разу не перекинувшись словом, не спрашивая друг друга, куда они идут. Дорога была знакомой, ох как она была знакома!.. Какой же веселой, какой радостной она была когда-то!..

Они вошли в знакомый трактир и стали раздеваться, отряхивая свои пальто от налипшего мокрого снега. Знакомый половой, радостно удивляясь появлению старых знакомцев, повел их в угол — тот самый, где они всегда усаживались... Как и всегда, он сдвинул столы, накрыл их скатертью и быстро принес все, что он приносил обычно: бутылки с пивом, рыбку, колбасу — незатейливое меню господ из университета, пришедших к нему после большого перерыва. Он расставил стулья и стоял, глядя, как они рассаживаются. Он поискал глазами того — большого, красивого, веселого, что был у них всегда главным. Поискал, не нашел и, мгновенно догадавшись, вздохнул и незаметно перекрестился...

Гопиус разлил по стаканам пенящееся пиво. Он оглядел всех за этим столом и совсем не так, как всегда говорил, а медленно, со знакомыми интонациями, от которых вдруг невыносимо защемило сердце, сказал:

— Ну что ж, товарищи! Коллоквиум Лебедева продолжается…

СИЛА ТЯЖЕСТИ

ПОРТРЕТ ОТЦА

Как это всегда и бывает, они пришли неожиданно. Был теплый мартовский вечер, угнало на запад тучи, висевшие весь день над городом, небо стало ясным. После многих дней непогоды предвиделась ночь, когда можно будет работать на рефракторе.

Штернберг еще днем протелефонировал в университет, чтобы студенты пришли в обсерваторию. Сейчас, в ожидании их, он, тепло одетый, стоял в холодном зале большого рефрактора и наставлял сотрудников обсерватории, которые станут руководить практикой будущих астрономов. Уже темнело, тускло светились газовые горелки. Штернберг вспомнил великолепные, залитые электрическим светом обсерватории Швейцарии и Германии... А в Москве электрический кабель доходит лишь до Кудринки. Вся Пресня освещается газом, как в прошлом столетии.

Его окликнули. У служителя было испуганное лицо.

— Павел Карлович! Там пришли...

— Кто пришел?

— Полиция... Много их... Вас спрашивают.

Тэк-с... Дошла, значит, и до него очередь. Неужели пронюхали про теодолитные съемки? Ну, в кладовую негативов он их не пустит — натравит на них Цераского! Тот до Столыпина дойдет — как это, чтобы полицейские пальцами шарили по пластинкам, где засняты новые двойные звезды! Впрочем, чего гадать? Сейчас все узнает. Хорошо, что домашних нет. Только прислуга.

Это была не полиция. Жандармы. Они вежливо топтались в прихожей, ожидая хозяина. Офицер с погонами жандармского ротмистра двинулся навстречу Штернбергу.

— Извините, господин Штернберг, за неожиданное вторжение. Служба-с. В такое время живем! Разрешите зайти в ваш кабинет.

— Прошу.

Ротмистр с двумя жандармами зашли в кабинет Штернберга. Ротмистр протянул Штернбергу предписание на производство обыска в личной квартире приват-доцента Императорского университета статского советника Павла Карловича Штернберга.

Слава богу! В личной квартире. Значит, в обсерваторию они и не заглянут. На квартире у Штернберга не было ничего криминального. Даже книг марксистского содержания не держал. Значит, это не «теодолитные съемки»! Ну, а остальное значения не имеет.

Все это мелькало в голове Штернберга, пока он по-профессорски медленно снимал пенсне, протирал его платком, опять водружал на нос и не спеша читал предписание. Затем любезно вернул жандарму бумагу.

— Ради бога, господин ротмистр! К вашим услугам.

Жандармский офицер не спеша прошелся по кабинету, осматривая полки с книгами, папки с рукописями на стеллажах, скудное убранство места работы ученого.

— А это кто будет, господин Штернберг?

Штернберг повел глазом за жандармским пальцем. Это надо же! Единственное, что могло вызвать неуверенность властей в политической невинности Штернберга, была эта фотография в старой серебряной рамке, стоящая у него на столе. Из Германии, еще в девятьсот пятом, Штернберг привез очень ему понравившуюся фотографию Маркса и держал ее на столе. Вызывая этим деликатные вопросы университетских знакомых и неделикатный смех Евгения Александровича Гопиуса. И вот — пожалуйста, жандармы!

— Это ваш батюшка, господин Штернберг?

— А что — похож?

— Как две капли воды! Очень, очень вы похожи на своего батюшку!

Смешно! Ему никогда не приходило в голову, что он похож на Маркса. А ведь действительно имеется некоторое сходство. Борода!

— Прошу вас, господа... Делайте свое дело! Разрешите, я открою вам свой стол. Попрошу бумаги, вам не требующиеся, аккуратно складывать обратно.