Московские праздные дни

Филипповки. Начинается Рождественский пост. (Пост есть уже некоторая мобилизация духа.) Иней на Филиппа обещает богатые, понимаешь, овсы. Лошадиный интерес.

Запаривали овсяную метелку, омахивали дом. Варили кисель (из овса же), пекли из него хлеб. Лучше печенье.

Вообще кухня с ее самосветящим очагом есть сущее место спасения. В кухне спасаемся, и не мы одни.

В третий четверг ноября французы празднуют день молодого вина бужоле. Красное, с плодово-ягодной разновкусицей. Это их, басурман, вариант праздника первого снега (встречи зимы), сопутствующего ему глинтвейна и воспоминаний о друзьях.

Все народы празднуют борьбу с темнотой, у всех в той или иной форме устраиваются огненные церемонии. У евреев в эти дни отмечается праздник света Ханука. В память о восстании 144 г. до нашей эры, когда осажденные были заперты в крепости, и масла для ламп у них оставалось на один день, но огонь сам горел семь дней.

Калмыки отмечают праздник Зул. Это их Новый год; зажигаются свечи и пускаются по воде. Свечи невысокие, лепятся вручную и потому похожи на пельмени.

*

2 декабря (19 ноября) православная церковь вспоминает Иоасафа, царевича индийского и отца его Авенира.

Этот царевич — Будда. Оказывается, русская церковь различает на юге не одни только провалы и прорехи (метафизические), но — поверх них, и далеко за ними — Будду.

Его историю в «Повести временных лет» Нестор-летописец перелагает на северный лад. Согласно его версии, царевич движется в своем развитии от язычества к христианству, через испытание пустыни. (Не иначе, ноябрьской: ноябрь есть истинная, испытующая дух пустыня, или так: пещера московского календаря.) Есть поправки к классическому буддийскому сюжету. Царевича вызвал к путешествию на север (!) христианский монах (по святцам – Варлаам), а вовсе не сладкоголосая китайская рабыня.

В церкви колокольни Новодевичьего монастыря есть придел царевича индийского. Странные украшения над окнами это подтверждают — плоские и широкие круги вместо обычных острых гребней. Круглые эти бляхи тщатся изобразить Индостан.

Цветная история; при этом вся она вне пространства: юг, отменяя расстояния реальное и историческое, является метафизически — знаком и цветом. Так, в области вымысла московская сфера готова поглотить весь мир. Она переполнена (фантазиями); в пустоте и оголении поздней осени, с закрытыми глазами Москва продолжает сочинять.

Только сочинение ее и спасает; вот-вот она взойдет над Дном.

Ноябрь продолжает и завершает многие сюжеты Казанского спуска. В чем-то положение ноября просто: его рисунок прям, ортогонален, выставлен по основным осям, горизонтали и вертикали.

Ноябрь беспредметен; в его позиции нет никакого наклона: «хроносфера» Москвы достигла дна, дноября. Дно горизонтально. Город, в свою очередь, обнаруживает в себе вертикаль, меридиан (от Самотеки до Серпуховской). В этом смысле устройство Москвы замечательно: оно даже на плане ясно указывает, где у столицы «верх» и «низ».

Можно продолжить слежение за метафизическим ландшафтом Москвы; в первой главе было найдено место Покрову и одноименному собору — на высоком берегу реки, с которого валится вниз Васильевский спуск. Теперь видно: на другом, низком берегу простирается «дно» Замоскворечья, логично завершаемое пределом этого падения, Серпуховской линией Москводна.