Московские праздные дни

Неудивительно, что на этом отрезке календаря она на время передает эстафету духовного исследования Петербургу, — к концу мая в календаре наступают питерские дни.

Близится сложный для Москвы троический сезон.

Есть существенная закономерность в том, что на рубеже мая и июня в указанное исследование вступают люди света, буквально: светские искатели и сочинители Москвы.

Первым появляется Пушкин.

Это его дни, прямо отмечаемые календарем. Есть сложная, глубинная связь Пушкина и заявленной темы — Россия и пространство. Пушкин ведет поэтическое исследование, целью которого является помещение Москвы в пространство. Он предлагает Москве помещение текста, — такое она принимает. Она верит Пушкину на слово.

Его появление (буквально — рождение) на Вознесение и Троицу, вослед Кириллу и Мефодию, закономерно, символично, убедительно для Москвы.

Глава одиннадцатая Помещение Троицы

Вознесение — 22 июня

— Русская свеча — Пономарь Тарасий — Положение памятника — После потопа — Крестьянин смущен. (Полудницы) — Верхний день — Степная Троица — На посту —

«Русская свеча» — так называется колокольня на Елеонской горе, откуда произошло Вознесение Христа.

Тут вновь можно вспомнить Пушкина; литературное сознание России представляет именно его русской свечой: евангельская калька без труда налагается на Пушкина — он «наше все»; но календарю этой гиперболы не требуется, довольно одного дня рождения поэта: на Вознесение.

В календаре, оформленном как последовательность роста измерений света, пункт Вознесения и продолжающая его Троица представляют собой очередную характерную позицию: в этой точке года свет (веры) восходит из плоскости Москвы в пространство.

Эта календарная сцена расписана буквально: как взлет.

В каноническом Вознесении каждая фигура на своем месте: верующим преподают урок полета (воображаемого: в мир больший). Одновременно это подготовка к экзамену Троицы, до которого осталось десять дней, — когда возвыситься, «взлететь» потребуется каждому. Признать, понять пространство как «трехмерие» разума (число три здесь ключевое; Троица прямо указывает на этот код).

Это трудный экзамен для Москвы. Здесь Москва означает определенный тип сознания, с его характерными склонностями и привычными отторжениями. Москва больше читает о Христе. Как уже было сказано, ей комфортнее иметь дело с ментальными кальками, описаниями события, нежели быть вовлеченной в событие напрямую.

Власть слова для нее важнее власти очевидного.

Таково продолжение мотива Константинова задания, о склонности русского сознания к переписыванию южных и западных «римских» образцов.

*

В начале XIX века в России произошло событие одновременно важнейшее и странным образом остающееся вне нашего общего внимания. В 1809 году в Петербургской духовной академии начался перевод Священного Писания на современный русский язык. Слово о евангельском событии стало этому переводу (в восприятии России) синхронно. И неизбежно — через слово (кратчайший русский путь) — евангельское событие стало синхронно ее, России, и, в частности, Москвы, ежедневному бытию.

Это был великий переворот сознания, здесь — тот именно ренессансный (троический) шаг вовлечения сознания в пространство веры. Одним из следствий этой революции стала своеобразная легитимизация прозы, давшая решительный толчок качественно новому состоянию русского письменного языка. Феноменально быстрое и успешное развитие русской прозы в первой половине XIX века непосредственно связано с переводом Священного Писания — слово как будто вдохнуло воздуху, набралось духа.

И если в силу многих причин церковь «задержалась» на пороге опространствления русского сознания или, по крайней мере, отнеслась к нововведениям осторожно, то писательство, светское письмо, обретшее легитимность, напротив, сразу освоило «пространство страницы», в нем развилось скоро и успешно. Именно в этот момент светское письмо перехватило эстафету духовного поиска, толкования бытия в контексте духовном и сокровенном.