Московские праздные дни

К примеру, жизнь он делит на семилетия. Детство, отрочество, юность: 7 х 3 = 21 — все по семь лет. (Небольшие сбои допустимы, но не более одного года.) Далее примерно семь лет проходит до поворотного для писателя 1855 года. Это пункт катастрофы, поражения России под Севастополем, которое для самого Толстого обернулось крахом всего мыслимого (русского) мира. От этого переломного пункта протянулись семь лет исканий и метаний — до женитьбы в сентябре 1862 года и долгожданного восстановления универсума. После этого были следующие семь лет, отрезок высшего развития, полноты духовных и физических сил: таковы были годы писания романа «Война и мир» (закончен в декабре 1869 года). И так от самого рождения до конца дней. Почему семь лет? Еще в юности Лев Николаевич прочитал где-то, что клетки человеческого организма обновляются за семь лет, — стало быть, каждые семь лет вступает в жизнь новый Лев Толстой. И это не все. Через семь по семь, сорок девять лет этот Семилев должен исчерпать ресурс обновления, и ему настанет пора умирать. Этих сорока девяти лет Толстой боялся необычайно.

Такую силу имела над ним простая арифметика; в ее простоте ему чудилось главное подтверждение своих расчетов и своей вневременной особости.

Этот арифметик (времени), или первый Толстой совсем не волхв, скорее тот, что против волхва, за ясный расчет судьбы и власть разума.

II

Второй Толстой — тот, что художник, не арифметик, но вольный сочинитель, — смеется над первым, называет расчеты гаммами, и только ждет случая, чтобы смыть нелепую цифирь и завести вместо гамм настоящую музыку.

Это характерный сентябрьский Толстой, друг воды, бунтарь-язычник и волхв. В этом Толстом сидит Кумоха.

В самом деле, стоит взглянуть в его тексты: толстовская «музыка» (живые краски и образы) в них является вместе с водою. При этом вода должна быть прямо видима, или течь рядом, или хотя бы подразумеваться по сюжету.

Или должен встать от земли туман, водная взвесь, сырое дыхание леса — только тогда толстовские пейзажи потекут акварелью, а герои сделаются живы. До этого момента вместо них мы будем наблюдать схемы или карикатуры, образы ощутимо надуманные.

В «Детстве» первые главы в самом деле точно гаммы, (автор сам их так называет), и эти гаммы тянутся до того момента, как герои отправляются на прогулку в лес. Они только приближаются к лесу, и вдруг Николенька, главный герой, видит, что лошадь впереди голубая и горбоносая. Не было бы леса, он так и не увидел бы ее цвета. Лес дохнул ему навстречу живой влагой, и сухие квадратики слов поплыли красками. И так во всех его важнейших текстах. В этом смысле Толстой сущий акварелист.

Он властелин влаги, волглый колдун, волхв.

Нужно помнить, что Толстого (и нас в этом исследовании) интересует не собственно вода, но время. Спасение во времени, победа над смертью. В этом смысле вода «перекликается» со временем; отсюда эти связки — вода, водить, ведать, ведьма. И тут Толстой выступает как сущий волхв; он необыкновенно чувствителен к этой стихии.

*

Его Ясная Поляна размещается на округлом холме, насыщенном водой доверху; земля под ней подобна линзе, фокусирующей природные волглые токи.

Кстати, и Москва — его, Толстого, Москва — по определению «мокрое место»: один из вариантов перевода ее названия звучит буквально: «мокрая вода». К тому же это финский сакральный центр, магические практики которого традиционно опирались на знание (ведание) воды. Задолго до прихода в эти края христиан здешний календарь начал свое оформление на основании круга водных метаморфоз.

Тогда по четвертям года, на перемены воды (снег — вода — засуха — вода — снег) на эту древнюю землю являлась колдунья Кумоха, наверное, не злая, не страшная, как смертный грех. Этот портрет ей приложили позже, в христианские времена. А тогда она была просто бабка, или тетка, сестра матери, что ведала водой.

Толстому, у которого за пазухой сидит эта древняя колдунья, также ведома вода и круг ее превращений.

Мы рассматриваем московский праздный год как круг метаморфоз Толстого и Москвы; скоро выясняется (на те же Святки), что то и другое ложится точно поверх круга метаморфоз воды. Точки их совпадения — праздники: Никола и Рождество, Святки и Крещение, мартовские Страсти и пасхальное половодье. Эти совпадающие один с другим «водные» круги суть взаимоподтверждения: из них собирается московский календарь. И вот приходит сентябрь, драма которого есть двоение календаря, столкновение света и воды: самое время выйти на сцену «утроенному» Льву Толстому и показать нам чудо их соединения, воцеления Москвы.

III

Так новым воином, духовным защитником Москвы оказывается Лев Толстой — акварелист и арифметик: волхв и тот, кто против волхва.

На самом деле их, Толстых, гораздо больше.