Московские Сторожевые

— Детонька моя, это грех, очень большой. Ты там будешь мучиться, а здесь близкие с ума сходить. Себя не жалко, но о них ты…

— Ой, ну вот об этом только не надо, а? — Суицидница презрительно скривилась, всматриваясь в Марфин пуховый платок и струящуюся юбку. — Ну идите уже, а? Что вы мне тут мораль читаете?

Впрочем, в интонациях юной кретинки как-то поубавилось звонкой злости и появилась дремучая тоска, пахнущая уныло и непроходяще — как давно не стиранное постельное белье, засаленные волосы или загостившийся в холодильнике рыбный суп недельной давности.

— Детонька, так, может, тебе меня Господь послал… — сладко заскулила Марфа. — Ты мне никто, я тебе никто, а грех на душу брать не хочется…

Вот это точно — ни выговор от Конторы, ни штраф за провороненную гибель по несчастной любви Марфу абсолютно не грели. Пришлось напрягаться и вспоминать основы ситуативных переговоров. Ну и всматриваться в девчонку — насколько уж позволял жидкий лестничный свет.

В первом приближении плескались две убогонькие мысли. Первая: «Ну, Славик, ну, сволочь, что ж я из-за тебя уродоваться-то должна всю жизнь?» Вторая мысль была потяжелее. Осклизлая и унылая: «А вот как чебурахнусь сейчас отсюда, так все и кончится. Господи, как же оно мне надоело».

Мысль была знакомой дочерна, как какой-нибудь предмет, постоянно мелькавший перед Марфиными глазами в одной из прошлых жизней. Но Марфу-Маргариту из точно такой же серой слизи в свое время выдернули двенадцать ровненьких, беленьких, кругленьких таблеток, которые ей чуть ли не с ладони скормила Ирочка. А эта мирская пустельга выбрала себе какую-то совсем уж неуютную и некрасивую смерть.

— Да мне-то что до вашей души, а? О моей кто-нибудь подумал, что ли? — взвилась девчонка, поворачиваясь всем корпусом к молитвенно-благостной Марфе. — Жить не дали, так теперь еще и сдохнуть мешаете, да? Суки вы блаженные!

Теперь можно было разглядеть тонкие, ровнюсенько выщипанные брови, мягкие следы помады на искусанных губах, дыбом встающую челку — густую и расчесанную, как у сумочной собачки. Даже донесся запах сильных, карамельно-барбарисовых духов… Такая ухоженность лишь подтвердила уровень опасности, подняла девчонкины шансы на смерть по шкале Сычевой и Зиммера с десятки на все полноценные одиннадцать.

Марфа хорошо помнила, как сама прихорашивалась и наряжалась перед той давней смертью, завивала волосы на газетные бумажки и прыскалась Ирочкиными трофейными духами в граненом пузырьке — собиралась на свидание к смерти и очень хотела ей понравиться. Девчонка, по-видимому, тоже была из таковских. Только вот, в отличие от Марфы-Маргариты, снявшей с себя перед смертью не только обручальное колечко, но и дешевые сережки со стеклярусом, эта красотуля решила унести с собой на тот свет все содержимое шкатулки. В ушах у девчонки недобро горели рубины в дурацком мельхиоре, под перчатками просматривались толстостенные кольца неведомо с чем, а под курткой-обдергайкой (судя по тому, какая у Марфы началась сухость во рту) явно висела еще какая-то драгоценная пакость. Хорошо хоть, что куртка застегнута на молнию — эффект от украшений все равно идет, но так хоть спокойнее работать.

— А ты сама о себе подумала? За что ж ты так себя не любишь-то, детонька? Это как же ты себя обижаешь? Тебе Господь испытания дал, это ведь как лекарство, горькое, но полезное, а ты его выплевываешь… Стыдно! — заквохтала Марфа.

Убегаева, значит… Софья Юрьевна… Год рождения — тысяча девятьсот восемьдесят седьмой. Хм, а выглядит-то постарше. Следить за собой надо, кретинка малолетняя. Вот и не будут тебя бросать в день свадьбы.

Кретиническая Софья Юрьевна блажила о том, что, знай она того, кто ей присобачил все эти испытания, своими бы зубами загрызла насмерть, а потом бы еще пристрелила для верности. Потому что, чья бы там воля ни была, а так пакостить другим людям никто не имеет права.

Марфа снова слащавила в ответ, строго следя за тем, чтобы не назвать объект по считанному имени и не покрыть сочувственным матом раздолбая Славика и весь мужской род в придачу. Надо было как-то заканчивать эту всю бодягу, потому как ноги у Марфы не казенные, в спину мерзко дует сквозняк, а домашние хлопоты за нее эта дурында точно не сделает.

— А что он сделал-то?

— Кто? — осеклась девчонка.

— А тот, кто тебя так обидел… — Марфа запнулась, фильтруя девчоночью информацию. Было там что-то очень нехорошее, связанное почему-то не с пресловутым Славиком, а совсем с другим мужчиной — крупным, обстоятельным, медлительным и вполне так ничего… ну если с Сонькиной точки зрения.

— Кретины… все они кретины, понимаете… — буркнула Соня. — Только вы мне не говорите, что это тоже грех, а то… — И снова брыкнула воздух, возвращая первую ногу с неземной высоты на замусоленный балкон.

Снизу раздался протяжный сигнал автомобильного клаксона, перекрыл еще какие-то девчонкины слова, вроде бы о сволочах или даже мудозвонах.