Московские Сторожевые

Вглядывался в нее, как в лицо давнего друга. Из пиалы торчало что-то узкое, тонкое и черное. Издали — как черенок чайной ложечки. Мы подошли с Фоней ближе и глазам своим не поверили: это хвост морского мыша. А сам мыш на дне окопался. Сидел, не шевелился, тоже Старого глазами инспектировал. При виде нас, правда, встрепенулся и начал внутри пиалы круги наворачивать. Прямо гонки по вертикали. Я прыснула.

— Штурман, фу! — сконфузился Старый. — Это свои, не верещи.

Мышик послушно затих, заскользил коготочками по керамике. Мы поздоровались, но про мыша спросить не решились.

— Гуня оставил. Комиссия грозилась не допустить.

— Балбесы, — посочувствовал Афанасий. — Давно стоите, Савва Севастьянович?

— Четверть часа, любезнейший, не более того. Леночка, прекрасно выглядишь, дорогая…

Ох, что-то Старый на комплименты расщедрился. Не к добру это. Волнуется.

— Так давайте пока в сторону отойдем, перетр… обсудим сложившуюся ситуацию, — Афанасий с современного русского на литературный переходил куда легче, чем на иностранный. Демонстрировал уважение к Старому. Тот такие мелочи хорошо подмечал.

— Ну что, Леночка, твой выход? Я тебя внимательно слушаю.

Старый — это не Фоня и уж тем более не Жека. Тянуть кота за хвост и выдавать информацию по кусочкам с ним не получится. Так что я подобралась вся, приосанилась — как на профсоюзном собрании, чуть было реверанс не отвесила, и отрапортовала:

— Спицын в Москве. Холост. Проживает с родителями. Мобильный телефон матери мне продиктовали, адрес я считала — без номера квартиры, правда.

— Это поправимо, — сразу успокоил меня Афанасий.

Старый кивнул. Перебивать не стал, ждал, может, я ему еще чего-нибудь умное скажу. А я замялась.

— Ну вот, собственно, и все. Уровень достатка в семье выше среднего, уровень благодеяний — не знаю, не измеряла.

— Так это тоже поправимо, — снова вклинился Фоня.

— Ну что ж… — Старый понял, что я больше ничего путного не скажу. — Молодец, Леночка, справилась с собственной задачей. Теперь давай придумывай себе новую.

— Это как? — Я была уверена, что Старый мне сейчас инструкцию выдаст.

— Ну… чисто теоретически, если предположить… что ты сейчас делать будешь?

— Праздник отмечать, — отвертелась я. — А потом, завтра или послезавтра, на охоту выйду.

— Ну-ну… — усмехнулся Старый.

— Да нет, Савва Севастьяныч, вы не так поняли. Я ведь не одна пойду, а с девчонками. Жеку возьму, может, Зину, если она свободна. Гуньку опять же — если вы позволите. Ну и Афанасия попросим прикрыть. Правда, Афонь?

— Certainement![7] — подтвердил Фоня.

— Так, ну это я понял. А что делать-то будете? — заинтересовался Старый, все еще покачивая на ладони пиалу с мышом.

— Действовать согласно Контрибуции. Дождаться, когда все члены семьи в квартире соберутся. Там-то мы их и накроем, — отчеканила я. Красиво чеканила, как отличница на уроке. Только вот сама в свои слова не верила: ну накроем, лишим всех благодеяний на два-три года, соблюдем законность… А толку-то? Дору-то этим не воскресишь.

Мыш на дне стеклянного гнезда притормозил. Глянул на меня неуверенно и панически, а потом развернул мордочку в сторону двери, за которой любимый хозяин боролся за звание человека с оконченным высшим образованием.

— И сколько дашь? Два года или уж сразу пять? — спросил Старый.

— Если по-хорошему, то я бы их пожизненно оприходовал, — вмешался Фоня.

А я все молчала, молчала. Вспомнила вдруг, что мне сегодня ночью, пока я на балконе работала, Сеня звонил. А я трубку не подняла. То есть, пардон, зеленую кнопочку на мобильнике не нажала. А был бы это обычный телефон, старомодный, и вовсе бы не узнала, кто звонит. Странно как: раньше-то я любые Сенечкины знаки внимания за версту опознавала. Даже если это был обычный кленовый лист в почтовом ящике. Чуяла свою любовь. А сейчас как оглохшая, честное слово.

— Так что, Леночка? — тронул меня Старый.

— А ничего. — Я мотнула головой, словно прошлое с себя стряхнула. — Я бы вообще ничего делать не стала, если можно. Со мной Веня поквитался. А за Дорку… Ну не знаю, чем она-то ему помешала? Я бы расспросила сперва.

— Это ты молодец, моя хорошая, — улыбнулся вдруг Савва Севастьянович. Правда, не на меня смотрел, а на мыша. Дохнул на пиалу, подождал, пока та в воздухе растает, и неловко поскреб зверюшонка указательным пальцем по хребту. Как-то не складывались у Старого отношения с грызунами. С какого-то голодного года, когда он ими питался. Гунечке про такое лучше не говорить.

— Так докажем, Савва Севастьяныч, — вмешался Фоня. — Стопанем этого кентяру где-нить, да и побеседуем с пристрастием и без свидетелей. Это как два пальца…

— Ну да, наверное… — кивнула я, чувствуя себя истеричной гимназисткой. — А можно это без меня, ладно?

— Нельзя, Леночка, — извинился Старый. — Он же на тебе замкнулся. Этот ваш… Вениамин. На твоем случае…

Мы с Фоней переглянулись. Я с какой-то скукой, он с непониманием.