Московские стрельцы первой половины XVII – Начала XVIII века. «Из самопалов стрелять ловки»

Судя по данным наказных памятей о выдаче хлеба и других продуктов увечных стрельцам, а также вдовам и матерям погибших стрельцов, такие меры социальной защиты предназначались только для тех, кто «крестного целования не позабыл», т. е. не бежал с поля боя или с похода, тем более не перешел на сторону противника[75]. Ранение или даже гибель при неудачном исходе боя, смерть в походе, в обороне или при осаде были равно почетны, т. к. в этом случае стрелец погибал «за други своя», как истинный защитник царя и веры.

Стрельцы, бежавшие со службы вне зависимости от причины и пойманные, подвергались дисциплинарным взысканиям[76]. В ходе подавления восстания Степана Разина в руки правительственного отряда попал ряд пленных, в т. ч. и бывший московский стрелец, примкнувший к восставшим. По сравнению с остальными бунтовщиками, которых повесили, стрелец понес более тяжкую и позорную кару: «Да на том бою взят Яковлева приказу Соловцова стрелец Ефремко Провоторхов и тово де стрельца велел он (князь Барятинский. – А.П.) расчетвертовать и на колье рассажать…»[77]. Несомненно, факт нарушения присяги явился достаточно веским основанием для ужесточения приговора. В случае со стрельцом Провоторховым тяжесть приговора могла быть обусловлена еще и тем, что приказ Якова Соловцова был Стремянным, т. е. незадачливый дезертир служил в самой элитной части среди всего московского стрелецкого корпуса.

В случае капитуляции главного командования для московских стрельцов не считалось зазорным положить оружие. Крайне редко, но такие факты случались. Под Чудновым в 1660 г. при сдаче воеводы В. Шереметьева сдался и московский стрелецкий приказ И. Монастырева. Позднее голова Монастырев, как и те из стрельцов его приказа, которым повезло дожить до освобождения, были выкуплены из плена и продолжили службу. Стрельцы, вернувшиеся из плена, получали награду-компенсацию «за полонное терпение»: «…велети… дати турскому полоненику московскому стрельцу Митке Черникову за полонное терпение сукно доброе…»[78]. Если в плену стрелец не изменял православию и попал в плен либо в бою, либо при аналогичных чудновским обстоятельствам, то, судя по данным источников, это не считалось изменой или преступлением.

в) Дисциплина, которая очень тесно соприкасается с главным требованием, «верностью присяге»: «…пятидесятником и десятником приказать накрепко, чтобы они никакого воровства не чинили, и над рядовыми стрельцы смотрели и от воровства их унимали… чтобы без отпуску никуда не уходили, а только учнут без отпуску куцы ходить, и которые у себя в слободе не ночуют и тем чинить наказанье, бить батоги и в тюрму сажать…»[79]. Под «воровством» в данном случае следует понимать «нарушение присяги, государственных законов и приказов командования». Распитие спиртных напитков, очевидно, грехом не считалось, коль скоро в стрелецкое «кормовое жалованье» входил алкоголь – «вино хлебное»[80], но пьянство однозначно запрещалось. Также под строгим запретом находилось общение личного состава с проститутками, азартные игры, прежде всего, «зернь» – кости: «…чтоб стрелцы корчем и блядни не держали, и зернью не играли, и татем и разбойником и боярским беглым людем и московским беглым стрелцом приходу и приезду к ним не было…»[81]. Игра в карты, обычная для солдатского быта западной Европы и русской армии позднейших веков, в обиходе русской пехоты XVII в. не встречается, в отличие от «зерни» – игры в кости.