Московские сумерки

– Конечно приду, – откликнулась та. – Только занесу домой ребят Елены.

Чантурия хотел спросить, кто эти демонстранты. Более того, он посчитал, что его долг узнать, кто они такие. Но, получив ответ, он обязан был написать докладную записку о слышанном, а писать ему не хотелось.

– Это мои друзья из университета, – пояснила Ламара, предваряя его вопрос. – Мы носили воду людям, объявившим голодную забастовку. Храбрые женщины!

– Женщины?

– Да. Больше ста женщин.

– А чего они добиваются голодной забастовкой?

– Свободы Грузии, – она произнесла эти слова, глядя в глаза Серго, как бы бросая ему вызов. – Как видно, вы не очень-то много знаете о нашем движении. Вы что, газет не читаете?

– Я живу не здесь, – ответил Чантурия.

– Да? Где же?

– В Москве.

– А что вы делаете в Москве?

– Я на административной работе, – автоматически ответил он. – В Министерстве внутренних дел.

Такова была его обычная легенда.

Под ней скрывалось его настоящее ведомство, его действительная работа, о которой он не мог рассказывать, и подлинный номер телефона, где на звонки отвечает якобы секретарь, а на самом деле сотрудница КГБ, сидящая в здании на площади Дзержинского. Но в этот момент ему и в голову не приходило, что нужно придерживаться разработанной в деталях легенды.

– Газеты, журналы, всякая периодика – вот моя работа. А грузинских газет среди них почему-то нет.

Она снова улыбнулась:

– В таком случае вам нужно изучать наши «внутренние дела».

– Не изучать, а переучиваться. Я здесь вырос. Моя мать так и живет здесь, через две улицы. Возможно, вы переучите меня. Может, мы перекусим где-нибудь поблизости, а потом вы познакомите меня со своими друзьями, расскажете о себе и о них?

– Я бы не отказалась, если бы могла, – ответила Ламара совершенно искренне. – Но на моем попечении эти двое – до самого вечера. – Она кивнула на двойняшек. – Ну, а после мы можем встретиться.

Они договорились встретиться у Дома правительства и расстались.

Дом правительства – относительно новое здание, по его фасаду поднимались аж до пятого этажа облицованные каменными плитками арки, а за каждой аркой виднелись огромные окна. Раньше на площади рядом с ним высилась статуя Сталина, но потом ее убрали, однако бронзовый памятник Ленину уцелел и по-прежнему стоял поблизости.

Перед длинной каменной лестницей, ведущей к Дому правительства, плескалось живое море людей. На самом верху лестницы, обратившись к ним лицом, одиноко стоял какой-то человек. Позади него, вдоль фасада здания, выстроилась шеренга милиционеров – грузинских парней в летней серой униформе. Они ни во что не вмешивались. Еще больше сотрудников милиции замешалось в толпе. Непонятно, зачем они находились здесь, и в толпе и перед зданием, – то ли для разгона демонстрантов, то ли для их охраны, а может, просто пришли посмотреть и послушать. Там, где стоял одинокий человек, не было ни трибуны, ни возвышения для оратора, ничего такого, что могло бы отделить выступающего от слушателей.

Человек этот был Георгий Микадзе. Он стоял, тяжело опираясь на трость, обхватив ее инкрустированную рукоять обеими ладонями. Казалось, если трость убрать, он упадет. Его фигура совсем терялась на фоне высоченной пустой арки массивного здания.

Говорить он начал тихим размеренным голосом. Но по мере выступления голос его становился все крепче и звонче.

– Кто это? – спросил кто-то сзади из только что подошедших.

– Микадзе. Тихо!

Голос Микадзе в тихом вечернем воздухе был слышен даже тем, кто стоял далеко от него. Георгий мало-помалу распрямлялся, начал ходить взад-вперед, потом уперся тростью в одну из ближайших колонн, вновь вернулся на прежнее место.

– Мне сказали, что принят указ, – говорил Микадзе, показав лист бумаги с текстом, напечатанным мелким плотным шрифтом. – Указ от 8 апреля 1989 года. Указ, который является законом для нашей страны, законом для вас и для меня. О чем этот закон? Им запрещаются «призывы к изменению социальной и государственной системы». А в чем цель такого закона? Цель, по утверждению тех, кто его принял, состоит в том, чтобы защитить «процесс демократизации». Защитить, как мы должны понимать, право народа на обсуждение деятельности своего правительства и своей социальной системы. Но указ этот подразумевает также, что народ в ходе такого обсуждения не может допустить и мысли о каких-то изменениях в форме правления и в социальной системе, а если и допустит, то даже пикнуть не смеет, поскольку такие слова будут расцениваться как «призывы к изменению социальной и государственной системы», а это строжайше запрещено и преследуется.

– Кто предложил принять такой указ? Оказывается, что это государственная тайна. Никто не желает признать себя творцом этого дитяти. Хотя несчастный сиротка появился на свет, похоже, весьма настырным и под вполне надежной охраной.