Московские тетради (Дневники 1942-1943)

Началась изумительно красивая Волга, которую я впервые вижу с самолета, если не считать коротенького полета над Горьким, [...] Преобладает нежно-лиловый; но осины чудесны! Я долго вспоминал, на что они похожи, - затем вспомнил: узоры голубо-синим, - с жемчугом, - на плащаницах. Наши предки не летали, но видели мир не хуже нас. Озера в желтых берегах. Костры. Какие-то знаки для самолетов - из соломы - может быть, макеты искусственных аэродромов - отвод глаз немцам. [...] Крылья то поднимаются, то опускаются, из-под них видны стволы деревьев, овраги, деревни из-за соломенных крыш кажутся разрушенными. Очень редко мелькнет церковь. Шоссе. Машина... "Москва, Москва", - слышно в самолете... Опускаемся. Кто-то из экипажа, пробираясь через тюки, говорит:

- Горький. Москва не приняла - шторм.

Аэродром в семнадцати километрах от города. Район заводов. На трамвае невозможно. Долго добивались койки. Наконец Тамара пошла и объяснила начальнику порта, кто я. Диспетчер стал любезнее. Дали обед - вода с вермишелью и каша с салом. Голова от качки болит. В тесовой комнате, вместе с нами, спит какая-то семья военного, которая летит из Чкалова в Молотов. Пересаживались в Куйбышеве - "В Куйбышеве спали на полу..." Какая странная игра фамилиями!

На аэродроме - как и всюду - полная чепуха. Пилот должен сам открывать самолет. Но ему лень, и он дает ключ дежурному. У дежурного нет фонаря, - и в самолете он спокойно помогает отыскивать нам вещи при свете спичек. В корзине яблоки. - "Из Ташкента? У нас и в помине нет!" Тамара дает человеку с красной повязкой на рукаве яблоко и он кладет его радостно в карман. "Детям" - как выясняется позже. Он идет с нами и жалуется "на голодовку". Да и верно - стакан проса стоит 25 руб., табаку - от 30 до 50 руб., водка литр - 450, а в Куйбышеве, как говорят нам соседи по комнате, - 800 руб., о Ташкенте расспрашивают все. Пилот Холмогоров, гордый, как все капитаны, идет в темноте аэродрома и небрежно отвечает на наши вопросы. "Полетим. Нет, не на Ходынку, а на Центральный". Окна вокзала освещены, а в прошлом году, как сказал сосед по комнате: "Мы на этом аэродроме 130 зажигалок поймали".

26 октября. Понедельник

Проснулись в 6 утра. Солнце играет в лужах. Глаз отдыхает на белом березы, и на черном - земля. Летят вороны стаей над аэродромом. Машины протирают бабы в желтых американских ботинках. Самолеты - по зеленому темные пятна. Вокзал - по зеленому белая береза. Съели гуляш - мясо с кашей, три блина - и полетели.

[...] Облака летят низко, метров на 300. Высокое небо ясно, но подняться мы не можем, и потому летим, рассекая облака. Впрочем, солнце довольно успешно пробивается сквозь них. Прибыли. [...]

Затем: ожидание в здании аэропорта, тщетные попытки дозвониться. Сели в метро. Первое ощущение в вагоне - радость.

27 октября. Вторник

Был у Чагина.

- Все тут читали. Роман признают оторванным от жизни.

- Значит, печатать нельзя?

- И в журнале неудобно...

- Журналы твои меня мало интересуют. "Новый мир" взялся читать.

На глиняном лице Чагина появилось недоумение. Он вызвал главного редактора. [...]

- Вот он говорит: "Новый мир" печатает.

- Значит, есть указание...

Вечером я пошел в "Известия" и оттуда по телефону позвонил к Щербакову:

- Я прошу вас принять меня.

- Хорошо. Приходите завтра в 1.30.

28 октября. Среда

Ровно в 1.30 я был у Щербакова. Толстый, в хаки, он встал и сказал спокойно:

- Садитесь. Я вас слушаю.

Слушал он меня хорошо, но ни с чем не соглашался, так что разговор временами походил на "да и нет". Например, я говорил, что у нас нет литературы о войне... Он говорил: - "Нет" - и показывал мне "Радугу" и "Русские люди". [...] С одним только моим утверждением, что газеты не расклеивают на улицах, а значит, они минуют широкие массы, он согласился. [...]

29 октября. Четверг

Перебирал книги. Растащили кое-что, но по философии все книги целы. Получил деньги в "Труде" за очерк. Ходил по книжным магазинам, комиссионным и рынкам. Книг немного. Больше почему-то классики, также как и в 1920 году. Такой же опрятный город, ... холод на лестницах, дрова на улицах. Зашитые и потрескавшиеся от времени сапоги, стоят 2500 руб.; часы обыкновенные, трехрублевые, - 1500 рублей. Продают на пустом прилавке желуди стаканами и капустные листья. Темная, тесная толпа на рынке, как и в 1920 году, возле мешков с картошкой. [...]

30 октября. Пятница

Пытаюсь писать, но статья не выходит. Ночью позвонил Чагин - просил прийти. Днем были у Кончаловских. Петр Петрович рассказывал о немцах в "Буграх" - резали холст и в разрезанные картины зашивали посылки. Домой слали все...

- Народ рассердился, и мальчишки катались на трупах немцев с гор "ну, милая, вези!".

Ольга Васильевна сказала Тамаре:

- Мне дали категорию, как дочери Сурикова.

Забавно! Жена Кончаловского не может получить питание, а она же - дочь Сурикова - получила. [...]

1 ноября. Воскресенье