Московские тюрьмы

Где-то рядом с нами сидит начальник управления гражданской авиации, который руководил советской делегацией в авиасалоне под Парижем, когда рухнул ТУ-144. Дроздов знал его. Тоже жадность сгубила. Нашли в гараже флаконов триста французских духов, дома франки — и чего у себя держал? Давал смехотворные объяснения, мол, духи коллекционировал, а франки из своих экономил. Их у него столько, что за всю жизнь бы не получил. Выкраивал из казенных. Да, наверное, урвал-таки куш на той самолетной аварии. Сам не признает, но то обстоятельство, что наши не первыми подъехали к месту аварии, когда контейнер самолета исчез бесследно, выглядит не случайным. Версия гибели самолета определилась года через четыре, совсем недавно. Какой-то западногерманский профессор исследовал любительские снимки полета и на одном через сильное увеличение заметил рядом с ТУ-144 маленькую точку. Похоже на небольшой самолет или снаряд, который очевидно, сбил машину, «ТУ» летел нормально, вдруг на высоте 9 тысяч метров обрывается связь, и самолет — камнем вниз. Чем еще объяснить, если не заранее спланированной операцией по уничтожению близнеца-конкурента «Конкорда»?

О «рыбниках» или «океанщиках» Дроздов знал всю подноготную. Жалел Денисенко, начальника управления министерства рыбной промышленности, ветерана, много сделавшего для модернизации рыбного флота. Вменили ему в вину какие-то подарки, магнитофон на день рождения, банкет в его честь в ресторане — кому-то понадобилось сожрать его. Оправдывал Рытова. Он всего два года был зам. министра, новый человек, подписывал бумаги, доверяя старым работникам. Любой бы подписывал на его месте. Коррупция вовсю химичила за несколько лет до него при министре Ишкове. Но Ишков — министр с 1939 года, самый старый в правительстве. Косыгин его прикрыл, дело ограничилось отставкой, а козлом отпущения сделали Рытова.

После генеральный прокурор сообщил в «Известиях», что высшая мера Рытову приведена в исполнение. Расстреляли.

Часто я вспоминал Сосновского, когда Дроздов говорил о бесполезности и беззащитности диссидентства перед лицом могучей электронной машины КГБ. Оба они говорили так похоже, что сейчас я, наверное, в чем-то их путал. Оба приводили любопытные приметы, характеризующие особенности и стиль чекисткого сыска. По поводу Сосновского я писал уже, как одному на следствии припомнили разговор пятилетней давности со случайной сочинской любовницей, как оказалась записанной тайная беседа двух сообщников в поле около ресторана «Архангельский». Добавлю, что подслушивающие устройства размером с булавочную головку могут, по рассказам, незаметно прицепить прямо на улице к одежде. Куда бы ни зашел, где бы ни разделся — все твои встречи будут услышаны и записаны. Машина! Ничего для них невозможного нет. Но надо отдать должное, говорит Дроздов, зря не берут. Годами будут пасти, соберут неопровержимый материал, а когда надо изолировать, если нет законного повода, возьмут под любым предлогом, пришьют какую-нибудь липу и скажут: «Знаешь за что». Могут кое-что показать на следствии или намекнуть, чтобы не оставалось сомнений, что они все знают, и был бы спокоен при любой юридической липе, которая нужна для суда. Обычно свои материалы КГБ никому не предоставляет. Дроздов уверен, что и меня не просто так взяли, а знают что-то такое, чего я не хочу говорить. Впрочем, меня официально ведет прокуратура, и тут всякое может быть, но когда непосредственно гэбэшники, то дело верное — процентов 80 они уже все знают, иначе не получат санкции на арест. Неплохая характеристика стиля Юрия Владимировича, не так ли? Вообще о разведке Дроздов говорил как будто со знанием дела. Между разведками разных стран — особые отношения. Например, во Франции контрразведка долго охотилась за советским агентом. Точно зная характер его деятельности, никак не могла поймать с поличным. И что же сделали? Хватают среди улицы в машину и мчат в аэропорт, где первым же рейсом вталкивают в самолет на Москву. Никаких нот, ни жалоб. Всем все понятно. К взаимному удовольствию.

Немного о юморе Дроздова. Государственные преступники (статьи от 64 по 73) содержатся и этапируются, как известно, отдельно от остальных. С обычными уголовниками Дроздов не встречался. Где-то на пересылке, когда вели по тюремному коридору, видел партию и видел, как надзиратель бил длинным ключом по ребрам. Но вместе не был. Однажды заболел на зоне, и отправляют его в Пермскую лагерную больницу. Спецпалаты заняты, кто-то умирал, место вот-вот освободится, а пока помещают к четырем парням из строгой или даже общей зоны, на территории которой больница. Дроздов без смеха не может: «Веришь ли, я даже не предполагал, что такие люди бывают, что они вообще могут быть в природе». Ему строго-настрого приказали ничего о себе не говорить и не вступать в контакты, не то выкинут и хоть подохни. Лежит он в палате, молчит. Через какое-то время парни спрашивают: «Ты за что?»

— За халатность.