Московские улицы. Секреты переименований

То было немыслимое смешение людей всех времен и состояний – от юродивого с запавшими глазами, гремящего ржавыми веригами, который ловчится проехать на трамвае без билета, до поэта с козлиной бородкой в зеленой велюровой шляпе, от толстовцев, сердито месивших красными босыми ногами Сухаревскую грязь, до затянутых в корсеты дам, что пробирались по этой же грязи, приподымая тяжелые юбки».

Революция привела на Сухаревку новый слой продавцов-покупате-лей, так называемых «бывших» – лиц высших классов царской России и буржуазной интеллигенции. Эта новая черта рынка сразу же нашла отражение в современной литературе.

Вот страничка из повести Глеба Алексеева «Подземная Москва», написанной в середине 1920-х годов. «Бывшие» на Сухаревке изображаются в несколько сатирическом плане, но это уже дань новой, советской идеологии. Человек, называемый в цитируемом отрывке «негодяем», – русский авантюрист и мошенник, выдающий себя за иностранца.

«… В воскресенье утром видели, однако, “негодяя”, с видом туриста расхаживающего по Сухаревскому рынку.

Пожалуй, он просто с любопытством наблюдал картинки московского торжища.

Он постоял в шапочном ряду, где молодцы примеривали шапки, а пока примеривали, исчез картуз у того, кому примеривали. В обжорном ряду шипела на сковородах яичница, брызгаясь горячим салом на руки и даже на носы неосторожных прохожих; с треском, словно живые, подскакивали на сковородках пироги и котлеты; мужчина лет сорока, в фуражке инженерного ведомства, время от времени говорил замогильным басом: “Вот дули!” Под ногами шныряли мальчишки, на ходу залезая в карманы; солнце припекало затылок; на мясе в палатках, над открытыми, словно кошели, мешками с мукой, с сахаром, с подсолнухами кружились зеленоватые облака мух. Тут можно купить все: от подтяжек, снятых с плеч тут же, до мотоцикла. Гребенки, пиджаки, вывороченные в пятый раз, дуделки для детей, диваны с подштопанными боками, зеркальные шкапы, отражающие удивительные рожи, и ужасающее количество сапог. Сапоги носили на руках, их примеривали, постукивали по подошвам, любовно поплевывали на голенища и расходились, не сойдясь в гривеннике.

По правую сторону трамвая, фыркающим комодом налезавшего на эту разношапочную, разномастную, орущую и жующую толпу, находился замечательный “буржуазный рядок”. Тут толпились бывшие полковники в серых, протертых по швам шинелях, дамы в бархатных когда-то тальмах, бывший присяжный поверенный и бывший вице-губернатор Вово, сильно постаревший за эти “роковые десять лет”, но так и не научившийся выговаривать букву “р”. Зизи, Мими, княжна Анна Львовна, помните, та самая, что в Благородном… Они торговали остатками саков и мехов, дедушкиными подарками, чернильницами с амурами, из которых нельзя писать, раздробленными несессерами, ножичками для рыбы, стенными бра – хламом, который остался от голодных лет, да так и не пригодился. Тут же по сходной цене предлагали бюстгальтеры, духи “Лориган Коти”, в которых на чаю плавали две капли настоящих духов, цветные наколки для волос, плюшевые альбомы, будильники с музыкой, виды Кавказа и мундштуки.

– Майн герр, – сказала по-немецки дама с заботливо увязанным флюсом – на Сухаревке ее звали “барыня Брандадым”, – не обратите ли вы внимание на этот великолепный кальян, вывезенный покойным мужем из Константинополя?

Конечно, это была “дама из общества”. “Негодяй” догадался по породистому носу, тонким, как мундштуки кальяна, рукам и отличному выговору на чужом языке. Он взял в руки мундштук и для чего-то поглядел в дырочку. Кальян он раньше не видел, но, черт его знает, по какой надобности покупаются иногда вещи?

– Мой муж почти не употреблял его. Я помню, когда мы шли по Пера, в Константинополе…

У “барыни Брандадым” обозначилась слеза и повисла на просаленных заячьих ушках платка. Ко всему тому ее беспокоил флюс. Но она отлично разбиралась в психологии покупателя. И когда тот, повертев мундштук, в нерешительности протянул его обратно, она “прикрыла” козырным тузом.

– Я – урожденная Дурново и по мужу княгиня Оболенская… За весь этот прибор, излюбленную вещь покойного князя, я прошу только меру картошки…

– Merry кагтошки, – подтвердил Вово.

Правда, он был пьян – “с этой революцией Вово совсем опустился”, – но, смерив взглядом туристский костюм “негодяя” и его швейцарские “котлетки”, Вово добавил в точку:

– Не скупитесь, ггаф…

Кальян был куплен».