Московский апокалипсис

– Наша задача – прикрыть огнём. Там сто человек пехоты. Как полезут тушить – не давать! Вы заряжаете, я стреляю. Уходим, только когда разгорится. Бершов о том сигнал даст. Ну, с Богом!

Рогожский партизан повёл арбатских коллег в обход, через пустое Замоскворечье. Наплавные мосты французы по ночам не охраняли, боялись нападения. Поэтому на правый берег они перешли по Никольскому мосту, а затем по Краснохолмскому проникли в Таганку. По реке дул холодный ночной ветер, над головами сновали летучие мыши. Уложенные прямо на воду брёвна качались под ногами, зачерпывая речную волну. С Таганки партизаны направились в Рогожу. Пока шли, стало уже светать. Бершов спрятал отряд на Вокзальной улице. Она называлась так из-за Воксала – знаменитого в довоенной Москве увеселительного места известного антрепренёра Медокса. Сад с качелями, музыкой и песенниками, большой корпус для балов и концертов… Пётр не раз бывал здесь в мирное время. Теперь вокруг всё выгорело, лишь несколько домов стояли посреди пепелища. В одном из них, принадлежащем богатому ямщику-беспоповцу, и укрылись “отчаянные”. Здание было на каменном жилье^[56] с мезонином, и его целиком занимали пехотинцы из немецкого герцогства Берг. Хозяин с семейством ютились в подвале, там же спрятали и партизан. Весь день они просидели взаперти, в тесноте и духоте. Ямщик разорился от пожара и жил теперь впроголодь. В обед он, извинившись перед гостями, выставил лишь большую миску тюри из кваса с воблой и сухарями. Сказал сокрушённо:

– Эх… Пришли бы вы ко мне месяц назад… Птичьего молока разве не было, а теперь… В одном кармане Иван Тощой, а в другом Марья Икотишна.

– Месяц назад, дядя, ты бы нас и на порог не пустил, – ухмыльнулся егерь.

– А правда, – согласился ямщик. – Мы, рогожцы, наособицу живём, никониан сторонимся. Война всё перемешала. Думал ли я, что научусь людей резать? Оказалось, оно и не трудно даже… Правда, люди ли это? Вона что с Москвою сделали, столько горя принесли.

– Да… Придётся, дядя, вашу церкву спалить…

– Опять скажу – война! Прогоним антихриста – новую выстроим. Кто переживёт, тот и будет в ней молиться.

– Дожить-то, поди, не прочь, а? – беззлобно поддел хозяина Сила Еремеевич.

– Это уж как Господь Вседержитель решит. Взять хоть меня. Простой ямщик. Своею рукою уже восемь французов казнил. А раньше не мог смотреть, как козу режут. Вот до чего ожесточился! И ежели меня и убьют, всё одно я свою лепту внёс.

– Тятя, не помирайте! – жалобно попросила отца младшая из дочерей, тринадцатилетняя девочка с добрым простоватым лицом.

– Ништо! Я ещё тебя замуж выдам. За Вовку, – пообещал тот. – Мы-то ладно: прогонят бонапарту, опять извозом займёмся. А вот вам, уважаемый, не знаю, как по имени-отчеству, ещё воевать да воевать. И Осип Мартынычу тоже. Вот кому тяжельче всего, а не нам, обывателям.

За такими разговорами день и прошёл. Унтер-офицер успел в сумерках сходить к церкви осмотреть позицию. Ещё он велел всем повязать на концы ружейных стволов белые тряпки, чтобы целиться в темноте. Когда совсем стемнело, явился Бершов и вывел “отчаянных” из укрытия. Стараясь не шуметь, партизаны подобрались к храму и залегли за грудой битого камня. Вся правая сторона улицы сгорела, и открылся вид на Николу и на стоящие за ним склад и казарму. Окна последней были освещены: рота вечеряла. Между церковью и складом, едва заметные в темноте, ходили часовой с подчаском. Они не вступали друг с другом в разговоры, никуда не отлучались и службу несли исправно. От засады до караульных было около пятидесяти саженей.

Отчаянов положил штуцер на камни, примерился и кивнул Бершову: готов! Тот бесшумно скрылся в темноте. Вскоре Пётр заметил, как в двери храма шмыгнули с улицы две тени.

Напряжение достигло предела. Скоро часовые увидят костёр, поднимется стрельба, и пятеро партизан сразятся с целой сотней французов!

В ночной тишине послышался неясный звук. Караульные насторожились, взяли ружья наизготовку и побежали к Николе. Тут Отчаянов выстрелил и свалил первого. Второй присел, с его стороны полыхнуло, и пуля пролетела близко от Саши-Батыря. Тот матюгнулся и убрался за бруствер. Егерю тот час подали новое ружьё. Выстрел, стон и затем – топот множества ног. Из казармы, словно тараканы, полезли французы. Их было так много, что Ахлестышеву сделалось страшно. Сейчас эта орда прижмёт их огнём к земле, обойдёт с боков и переколет штыками. Надо срочно убегать! Но вокруг все заряжались и не собирались драпать.

Отчаянов снова приложился, отдал ему пустое ружьё и сказал сквозь зубы:

– Быстрей!

Петру стало стыдно. Он торопливо надкусил патрон и принялся сыпать порох в дуло. Рядом с ним ещё три человека делали то же самое, стараясь, чтобы их командир всегда имел готовый заряд.