Московский бенефис

Один из них по дороге забежал в ближайшую лавку, над которой висели вырезанные из жести штаны, и через некоторое время догнал нас и показал капитану красные штаны и зеленую жилетку.

— Одевайся! — сказал мне по-испански капитан.

— Сеньор, — сказал я, — я не умею…

— Это надевается так, — сказал капитал О'Брайен, — одну ногу сюда, другую

— сюда. Молодец. Гууд бой! Теперь завяжи шнур. Вот так. Развяжи! Вот за этот конец… Дергай! Уелл! Развязал? Завязать! Быстро! Уан, ту, фри! Уелл! Молодец!

— Сеньор, — спросил я, — а если я захочу по-большому, это надо снимать?

— Обязательно. Если ты наделаешь в штаны, ты узнаешь, что такое линек. А это не самое приятное знакомство, могу тебя уверить.

— Я буду снимать их, сеньор, — сказал я.

Мы как-то неожиданно оказались у воды, где стояло огромное деревянное корыто. В нем сидели люди. Капитан велел мне туда залезть. Меня сграбастали здоровенные лапы и, словно тыкву, передавая с рук на руки, утащили на другой конец корыта. Там была жесткая деревянная лавка. На нее я и уселся. Англичане, которые привели меня, тоже залезли. Парни, сидевшие в ней раньше, вытащили из-под скамеек длинные и тяжелые лопаты с какими-то железяками и приспособили их по краю корыта-шлюпки. По команде капитана они опустили лопаты в воду и все вместе стали цеплять ими за воду. Корыто стало двигаться.

— Ты не боишься? — спросил О'Брайен. — Это шлюпка, чтобы плыть по воде. По-английски — «зе боут». Повтори!

— Зе боут, — повторил я. В шлюпке-корыте было столько народу, что она очень глубоко сидела в воде, и мне казалось, что она может быть захлестнута водой и утонет. Англичане лопотали что-то по-своему, а капитан сказал:

— Как тебя окрестили эти ханжи? Ты католик?

— Да, сеньор, — сказал я и показал крестик, который он и так видел. — Меня окрестили Мануэлем.

— Мануэль? Слишком по-испански или по-еврейски. Ну да Бог с ним… Теперь ты будешь английским негром, понял?

— Да, сеньор.

— Тогда запомни, что, если ты все понял и готов исполнять приказ, надо говорить не «Си, сеньор!», а «Иес, с„„!». Понял?

— Иес, с„„! — ответил я.

Англичане засмеялись, и я тоже засмеялся.

— Ты должен научиться говорить по-английски. Понял?

— Иес, с„„! — кивнул я.

— Удачная покупка! — сказал капитан, легонько хлопнув меня по плечу.

Вскоре шлюпка приблизилась к такому огромному деревянному сооружению, которого я никогда раньше и не видел.

— Это корабль, — сказал капитан. — Зис из э шип.

Корабль был такой огромный, что наша «боут» смотрелась рядом с ним, как щепка рядом с корытом. А мы, люди в этой шлюпке, были похожи на больших муравьев, ползающих по щепке…

— Хау ду ю ду! — быстро крикнули сверху. Капитан что-то крикнул, и оттуда, сверху, свалились веревки с крюками. Молодцы убрали свои лопаты и зацепили крюки за железные кольца на обоих концах лодки. Послышался скрип, веревки натянулись и поползли вверх, а вместе с ними и наша лодка. Мы повисли над морем, между днищем лодки и водой было больше моего роста высоты.

— Не трусь, — сказал капитан.

— Иес, с„„! — сказал я, хотя и правда здорово трусил.

Лодку подняли высоко-высоко. Корабль был как дом. Окна были открыты, и в них виднелись какие-то черные и желтые металлические бревна, приделанные к здоровенным деревянным тележкам с маленькими колесами. В бревнах чернели глубокие дыры, в которые я запросто мог просунуть обе руки. Эти штуковины чем-то меня сразу напугали.

— Что это, сеньор? — спросил я капитана.

— Это пушки, — сказал он. — Очень большие ружья, чтобы стрелять в корабли.

— Они не выстрелят? — спросил я.

— Нет, — усмехнулся О'Брайен, — сами они не стреляют.

Я подумал, что если ружье сеньора Альвареса, из которого он стрелял птиц, так громко стреляет, то как же должны бахать эти штуки, которые раз в десять больше.

Корабль был сколочен из досок и бревен, промазан смолой, покрашен в зеленый и белый цвета, а кое-где даже позолочен. Тут было столько разных штуковин, что у меня рябило в глазах. Повсюду торчали какие-то крюки, веревки, скобы. Веревок было столько, и они были так переплетены, что мне казалось, их соткал какой-то паук размером с человека. А огромнейшие кресты из бревен и шестов, стоявшие на корабле, были выше самых высоких пальм и даже колокольни. Они упирались в самое небо, и какие-то большие белые птицы носились между ними, среди опутывавших их натянутых и обвисших веревок, садились на перекладины, поверх привязанных к перекладинам огромных, в нескольких местах подвязанных полотнищ из какой-то грубой ткани.