— Все мужики — сволочи, — негромко говорила ее конвоирша. — Все, как один! Хоть бы раз на нормального одним глазком посмотреть! Так ведь нет их!
— Ну почему? Есть исключения, — не выдержав этого бормотания, сказала Мария.
— Это ты про своего, что ли? — уточнила женщина, и Мария кивнула. — Ничего не скажу, орел-мужик! Только ведь все равно тебя не уберег! Хотя вытащить — конечно, вытащит! Это же уму непостижимо, чтобы жену самого Гурова в изолятор сажали!
Наконец они остановились перед одной из дверей. Глянув через окошечко внутрь, конвоирша отперла замки и сказала:
— Ну, ступай! Бог тебе в помощь! Ты уж там поаккуратней!
Мария вошла в полутемную камеру, дверь за ней закрылась, и она, ничего не видя после яркого света, сделала всего один шаг вперед, но на что-то налетела, это что-то загремело, и отовсюду раздались недовольные голоса:
— Ты чё шумишь? Чё спать мешаешь?
— Под ноги гляди, шмара безглазая!
Женщины еще повозмущались, и, когда они немного стихли, Мария сказала:
— Добрый вечер! Извините, но я не видела, что здесь на дороге что-то стоит.
Тут она почувствовала возле себя чье-то присутствие, раздался голос:
— А вот это тебе, чтобы в следующий раз лучше видела!
Потом Мария почувствовала резкую боль, и на нее обрушилась темнота. Когда она уже могла что-то соображать, оказалось, что она лежит на полу, свет включен, но перед глазами все плывет, а сверху раздается чей-то торжествующий голос:
— Бабоньки! Мы новенькую прописали! Кончай придуриваться! Вставай! Обзовись, кто такая будешь!
Вставать Марии решительно не хотелось. Хотелось просто умереть, вот на этом самом месте. Чтобы больше не было этой боли в левом глазу, этого унижения, этих издевательств. Вот тебе и Станиславский: «Вы в предполагаемых обстоятельствах». Тут над ней раздался уже другой голос, грубый и хриплый:
— Клякса! Ты ее, часом, не пришибла?
— Да нет! Вон! Раз глазом хлопает, значит, живая! Вторым-то она еще не скоро глядеть сможет! Вставай! — За этим последовал такой удар ногой в бок, что Мария заорала от боли.
— Клякса! Отзынь! Только трупов нам здесь и не хватало! — остановил избиение все тот же грубый голос. — Поднимите ее! Хоть посмотрим, кто такая. Точно, что не из наших.
Марию грубо подхватили под руки и поставили на ноги, которые под ней подгибались, а голова свесилась на грудь. Кто-то взял ее за волосы, закинул голову так, чтобы было видно лицо, и раздался голос:
— А она ничего! Ну, Баржа, это по твоей части!
— Не в моем вкусе, да и старовата, — ответил грубый голос.
И вдруг одна из женщин воскликнула:
— Эй, подруга! Ты хоть знаешь, на кого ты похожа?
— На саму себя! — пробормотала Мария.
— Это самой собой! На артистку ты похожа! Марию Строеву! Я ее как раз недавно по телику видела! Ну точь-в-точь!
— Это я и есть! — тихо ответила Мария — она уже начала понемногу приходить в себя.
Установилась мертвая тишина. Если бы Мария посмотрела вокруг, то увидела бы, как все женщины, замерев, переглянулись, а лица у них стали напряженными.
— Гонишь! — неуверенно сказала Клякса. — Чтобы народную артистку и в тюрьму?
— В России все бывает, — вздохнула Мария и невольно вскрикнула — вздох отозвался болью в боку.
— Щас проверю, — удивленно сказала Баржа и, достав сотовый, начала кому-то звонить.
— Ну если мы уже познакомились, можно я сяду? — попросила Мария.
— Мы и так сидим, — произнесла Клякса известную еще со времен царя Гороха остроту, но ее никто не поддержал, и она замолчала.
Мария осторожно доковыляла до стола и аккуратно присела на скамейку, а все растерянно смотрели то на нее, то на Баржу.
— Она и есть, — сказала наконец та и, подойдя к столу, села напротив.
— Блин! Менты вконец охренели! Артистку в тюрьму сажать! — зашумели женщины.
Они стали негромко обсуждать между собой произошедшее, а Баржа тем временем скомандовала:
— Лед из холодильника достаньте и в тряпку заверните, чтобы Марья к глазу приложила, хотя, — она махнула рукой, — фигнал и так будет вполлица.
— Так кто же знал-то, — смущенно начала оправдываться Клякса и отправилась к холодильнику.
— Куришь? — спросила Баржа.
— Иногда, потому и не взяла с собой, — объяснила Мария.
Баржа пододвинула ей пачку «Парламента».
— Сейчас как раз тот случай. Кури, — а потом распорядилась: — Достаньте из заначки коньяк и закуску соберите.
Женщины засуетились, а Мария закурила. Она затянулась, и от глубокого вздоха в боку опять стрельнула боль. Мария закашлялась, но мужественно докурила до конца — черт его знает, как отреагирует эта Баржа на то, что она оставит сигарету недокуренной. Тем временем стол был накрыт, коньяк налит в алюминиевые кружки и закуска, причем самая разнообразная, сырокопченая колбаса, сало, ветчина, сыр, малосольная семга, разложена по таким же мискам. Женщины сели к столу — одна только Клякса воевала с холодильником, выламывая оттуда куски льда. Никто ни до чего не дотрагивался, пока Баржа не взяла свою кружку и сказал:
— Ну, со знакомством!
Все выпили залпом, и только Мария отпила немного, объяснив:
— Боюсь больше, внутри все болит, как бы хуже не было.