Московский миф

Соревнование двух великих городов завершено. В России ныне одна столица – Москва. Лишь по двум причинам она все еще именует «младшей сестрой» и «второй столицей» крупный приграничный региональный центр. Во-первых, по старой памяти. Все-таки экзотичная красота Северной Пальмиры завораживает русский глаз и русский ум, а грохочущая биография Империи беспокоит русское сердце. Во-вторых… в правительстве сидит множество выходцев с Невы. Но, если смотреть на вещи здраво, сегодняшний Петербург в лучшем случае «музейная столица» нашей страны, не более того. Нечто вроде Полоцка для Белоруссии.

И образованный класс Петербурга очень хорошо чувствует новые «правила игры». Именно такова причина, по которой там столь сильны настроения, зовущие к автономии, к положению порто-франко, да чуть ли не к государственной самостоятельности… Быть вторыми – несколько досадно, но все-таки почетно. Быть первыми-из-всех-прочих при такой-то истории – унизительно. Следовательно, лучше быть отдельно, наособицу. Иными словами, за пределами общего строя российских городов.

Остались несбыточные мечтания о каком-то «реванше» и… ревность.

Мрак, ужас и всё такое…

Далеко не все потери Петербурга страшны, трагичны, болезненны. Кажется, уходит в прошлое и то, что играло роль какого-то темного нароста на образе и судьбе города. Сколько таинственных и зловещих слов было сказано в разное время о черной, чуть ли не демонической сути «Петра творенья»! Город-«призрак», город-«морок», город-«мистический колодец»… Особенно постарались литераторы Серебряного века: сколь часто «прозревали» они мрачные выплески преисподней в потаенных уголках императорской столицы, сколь скрупулезно подмечали ужасающие ржавые пятна крови на камнях Северной Пальмиры! С каким сладострастием выкапывали древние проклятия, особенно не разбираясь, какие из них настоящие, а какие – легендарные!

«Быть пусту!»

И холодный ветер завывает на безлюдных набережных в сумеречный час…

Наверное, всего известнее стихотворение Иннокентия Анненского «Петербург»:

…Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.

То, что у классика дано приглушенно, через эмоции, то у поэта с менее громким именем легко сдвигается к мистике. Вот строки Поликсены Соловьевой:

О, город страшный и любимый!
Мне душу пьют твой мрак и тишь.

Но мрачнее всех, наверное, высказалась Зинаида Гиппиус:

Те пятна, ржавые, вкипели,
Их не забыть, не затоптать…
Горит, горит на темном теле
Неугасимая печать!

Как прежде, вьется змей твой медный,

Над змеем стынет медный конь…
И не сожрет тебя победный
Всеочищающий огонь, —

Нет! Ты утонешь в тине черной,

Проклятый город, Божий враг!
И червь болотный, червь упорный
Изъест твой каменный костяк!

Ужас! Ужас! Мрак, демонические игры, трагический фатализм, сладкая отрава, темнота, пьющая душу, неугасимые печати и прочая бутафория из театра столетней давности…

Слава Богу, немногие петербургские литераторы всерьез продолжают эту игру. Редкий марафонец на маршруте петербургской темной мистики еще не оставил свой угрюмый забег, еще не сошел с дистанции. Демонизм и прочая хоррор-атрибутика чем дальше, тем больше превращается в предмет индустрии развлечений. Желающие могут купить билетик на экскурсию по самым «призрачным местам» Петербурга, детям дается скидка! Осторожнее, не подходите близко к месту сему, на нем лежит таинственное и опасное проклятие, и если кто не разглядел, вон оно, обозначено зеленой краской посередине…

Что ж, с таким багажом не жаль расставаться. От города отлетает всё это мрачное «волшебство» и, может быть, пустующая ниша наполнится иным, не столь унылым содержанием.

Приложение 3. Маленькая родина

Я много раз слышал выражение: «малая родина». Очень уж оно неласковое. Лучше говорить «маленькая родина». Выходит и нежнее, и правдивее. Она, эта самая маленькая родина, встроена в сердцевину личности. Назвать ее – значит объяснить себя.

Что я вспомню, когда буду умирать? Бог весть. Где мои корни? В Евангелии. Кто моя любовь? Иисус и жена Ирина. Звезды над моей душой устоялись. Но какой груз внутри, под палубой ее, в темноте? Где священная земля, на которой выросло то, что я есть? В Москве, наверное.

Впрочем, сказать «в Москве» – ничего не сказать.