Московский полет

– Тут нету! Дальше! Смотри следующее купе!

Я поперхнулся пивом, и мой желудок, похолодев, упал в колени.

А из коридора – все ближе! – грохот шагов и крики:

– И тут нет!.. Проверь следующее купе!.. Коля, поезд пошел! Быстрей!..

Я оцепенел – я понял, что сейчас стальные наручники защелкнутся на моих руках…

…Черная пантера прыгнула мне на грудь, ее когти впились мне в ребра, и кровь брызнула из моих ран. А когда я оторвал эту кошку-пантеру от себя и проснулся, Лиза – в ночном халате – стояла возле моей кровати.

– В чем дело? – удивился я, потому что она никогда не приходила по ночам в мою спальню.

– Ты кричал во сне, я тебя разбудила, – сказала Лиза. – Тебе что-то снилось?

– Ничего…

Она повернулась и ушла, закрыв за собой дверь…

***

Тут поезд тронулся, за окном купе поплыл вокзальный перрон.

И вдруг из коридора – совсем рядом – послышалось по-английски:

– O’key, we have to go! You’ll find it [Ладно, мы должны идти. Найдете сами]!.. – И снова по-русски: – Коля, быстрей!

За дверью, у которой я сидел, прогремели мужские шаги. Они прогремели мимо, к выходу из вагона. И тут же, за окном вагона, на перроне, я увидел две мужские фигуры, исчезающие в темноте платформы.

Я, ни жив ни мертв, осторожно выглянул из купе и увидел в коридоре молодую блондинку лет 25-ти.

Держа в руке явно не советский кожаный баул, она растерянно озиралась и беспомощно лепетала по-английски:

– Where is my seat? Where is my seat? Does anybody speak English? Or French? Oh, God, help me, please [Где же мое место? Кто-нибудь говорит тут по-английски? Или по-французски? О Боже, помоги мне]!

И тут я сразу понял, какой я дерьмовый писатель. Все, что в романе «Атака на Швецию» я выдумал про эмигранта, вернувшегося в СССР – потные очереди в кассовых залах, пиво и пирожки с капустой в купе, – все это плоско и банально по сравнению с этой голливудской ситуацией: единственный пассажир, который понимает по-английски и может помочь этой роскошной блондинке найти ее место, – я, американский шпион. Но если я заговорю по-английски, я выдам себя. Ведь так не бывает в жизни, так не бывает, это нереально: роскошная блондинка-иностранка в русском вагоне ищет свое место как раз рядом со мной! Это провокация, это ловушка, чтобы втянуть меня в разговор по-английски и разоблачить!

Но у этой блондинки такой растерянный вид! А поезд идет, поезд уже идет, вытягивается из Ленинграда! И двое ее провожающих остались далеко на перроне…

«К чертям!» – говорю я себе и выхожу в коридор:

– Can I help you [Я могу вам помочь]?

Через двадцать минут мы сидим с ней в пустом и уже закрытом вагоне-ресторане (за три магнитофонные кассеты можно в СССР открыть даже закрытый ресторан). Полин оказалась француженкой, она готовит издание каталогов Эрмитажа в Париже, Лондоне и Нью-Йорке и завтра улетает домой, мечтая на прощание погулять по Красной площади. А я не могу сказать ей, что я американец, и назначить свидание в Париже или Нью-Йорке – рядом с нами постоянно торчит сторож вагона-ресторана, он в упор пялится на нас своими любопытными глазами, ему дико интересно слушать нерусскую речь. Да и я еще не верю до конца в то, что это не ловушка, и продолжаю постыдно играть самого себя двадцатилетней давности – советского кинорежиссера. Хотя в Париже опубликовано четыре моих романа.

И так мы говорим ни о чем до двух часов ночи, пьем боржоми и обмениваемся адресами – Полин дает мне свой парижский адрес, а я ей, как последний лгун, – свой бывший московский.

А утром в 7.20 поезд приходит в Москву, я везу Полин в такси на Красную площадь, говорю «Бон вояж!» и приказываю водителю:

– А теперь на юго-восток. Вторая Кабельная, дом 28. За скорость плачу вдвойне.

Часть пятая

30

Был жаркий июль. Я жил под Москвой, в Доме творчества Союза кинематографистов. Тогда это было нечто вроде элитарного санатория, попасть в который могли только киносценаристы, режиссеры, операторы и художники кино. Говорят, что этот Дом творчества – большой двухэтажный особняк, сохранившийся с дореволюционных времен, и парк над Клязьмой-рекой – подарил советским кинематографистам лично товарищ Сталин в 1936 году. Он считал, что здесь, в лесной тишине и при немыслимом по советским стандартам комфорте (коттеджи, столовая, кинозал, бильярдная и библиотека), советские кинематографисты будут создавать новые шедевры социалистического реализма, которые еще больше прославят советский строй.