Московский полет

Конечно, после такой ночи я опоздал к началу заседания: я приехал в десять утра, даже чуть позже. В прохладном вестибюле Дома кино было пусто, а над широкой лестницей, уходящей вверх, к залу, гремел мужской голос:

– Да, мы оппозиция! Но мы оппозиция конструктивная! Мы за быстрый переход от диктатуры к демократии! А они – за плавный, медленный переход…

«Они» – это, конечно, про Горбачева и его команду, подумал я, оглядываясь с острым любопытством. Ведь когда-то я бывал в этом доме практически каждый вечер – на премьерах новых фильмов, на концертах или просто заскакивал выпить чашку турецкого кофе и потрепаться с друзьями. Кофе по-турецки (в джезве на горячем песке) здесь варил молодой и стройный грузин из Сухуми, и такого замечательного кофе я больше нигде не пил – ни в Америке, ни в Европе. Но сейчас в фойе не было грузина с кофе, а голос по радио продолжал:

– Я, как физик, знаю, что быстрое наложение двух структур может дать переходный эффект, а медленное сочетание не дает ничего…

Тут слева, в пустой раздевалке, я заметил знакомую по прежним годам пожилую гардеробщицу – перед ней на стойке лежали свежие газеты с броскими заголовками: «ТРЕБОВАНИЯ БАСТУЮЩИХ ШАХТЕРОВ КУЗБАССА», «НАРОДНЫЙ ФРОНТ АЗЕРБАЙДЖАНА БЛОКИРУЕТ ДОРОГИ В АРМЕНИЮ», «ОПАСНАЯ ИГРА ЛИТОВСКОГО «САЮДИСА»…

– Здравствуйте! – сказал я гардеробщице. – Вы меня помните?

– Конечно, – ответила она спокойно, словно я был тут на прошлой неделе. – Вам что – «Правду»? «Известия»?

– Мне все по одной, – сказал я, сразу ухватив газету с броским заголовком «БОРИС ЕЛЬЦИН: СТРАХ СТАЛ НАЦИОНАЛЬНЫМ БЕДСТВИЕМ». А рядом лежала еще одна газета – «Дом кино», с заголовком «Кровь царя на советском экране».

Я набрал целую кипу и взбежал по лестнице навстречу радиоголосу, доносящемуся из зала. Потом по боковой балюстраде направился в зал, полагая, что здесь придется преодолеть еще один милицейский кордон или проверку документов. Ничего подобного, двери в зал были открыты настежь. Я шагнул туда и оказался в проходе между сценой и первым рядом. Тут торчала телегруппа, они снимали оратора на трибуне. Как бывший киношник, я не испытываю трепета перед своим братом-киношником и потому спокойно перешагнул через кабели, тянувшиеся от операторской тележки. Однако невысокий длинноволосый седой мужчина, стоявший возле оператора, тут же грозно повернулся ко мне, и я узнал в нем своего старого приятеля, режиссера телевидения Залкинда.

– Старик! – просиял он. – Ты видишь, что у нас происходит! Конвент! Французская революция!

– А кто выступает?

– Не важно, кто выступает! – сказал он и с мальчишеской горячностью продолжал: – Депутаты Верховного Совета! Самые левые! Левее уже только нелегалы – Демократический союз!..

Невольно заражаясь этой эйфорией демократии, я пробежал по боковому проходу на галерку, где были свободные места. В проходе у стены стояла цепочка фотожурналистов.

И вдруг:

– Вадя! Плоткин!

Женские руки ухватили меня за рукав, дернули к стенке, и я ахнул: Марина Князева из «Литературной газеты»! Та самая Марина, которая пришла в «Литгазету» двадцать лет назад студенткой-практиканткой. И это ее подпись я видел вчера в газете! Хотя у нас с ней никогда не было романа, мы всегда ходили в обнимку по редакционным коридорам…

Обнялись мы и на этот раз.

– Ты? Какими судьбами? Когда ты приехал? – сказала она.

Но из соседних кресел на нас тут же зашикали депутаты советского парламента, и Марина, отступив к стене, в цепочку журналистов, сказала мне полушепотом:

– Я там же, в «Литгазете». Заходи!

Я развел руками:

– Я завтра – в Ленинград.

– Ты с ума сошел! Кто сейчас уезжает из Москвы? Ты видишь, что тут делается?

Рядом с Мариной стоял крупный усатый мужчина, он смотрел на меня с явным любопытством. Я чмокнул Марину в щеку и побежал дальше, наверх.

Большой, на 1200 красных бархатных кресел, зал Дома кино – один из немногих в Москве залов с кондиционером – был почти заполнен депутатами и журналистами. По обе стороны сцены и в проходах торчали телекамеры советского и западного телевидения, а на сцене за небольшим столиком сидели трое. Двоих я не знал, а в том, кто сидел посередине, легко угадал Гавриила Попова – его статьи и интервью о необходимости срочных и радикальных политических реформ постоянно публикует советская левая пресса: «Московские новости», «Огонек» и лавирующая между левыми и правыми «Литературная газета». Меньше чем через год Гавриил Попов станет первым мэром Москвы – не коммунистом, но в тот июльский день 1989 года ни он сам и никто в этом зале даже и не мечтали об этом, ведь это было самое первое собрание левых депутатов Верховного Совета. Однако какая-то победная эйфория уже витала в воздухе – и я чувствовал себя как Джон Рид в Зимнем дворце в октябре 1917 года.

Между тем Попов – пожилой сутулый толстячок, похожий на застенчивого пингвина, – встал, переждал шум в зале и объявил совсем не председательским, а каким-то мягким, просящим тоном: