Московский полет

Тут я увидел, что снизу по проходу, прыжками перескакивая через ступеньки, бежит наверх какой-то парень, его взгляд прикован к моей персоне. «Так, – подумал я, – сейчас меня будут брать». Я сунул блокнот в карман, вспомнил нью-йоркского раввина Зальца, которому гэбисты поломали пальцы, и мысленно произнес: «Барух. Ата… Адонай… Элохэйну…» К сожалению, дальше я не знаю в этой молитве ни слова, к тому же этот парень, запыхавшись, уже остановился передо мной и почти выкрикнул:

– Вы – здесь?!! Вы?!!

В его голосе было больше восклицательных знаков, чем допускают правила стилистики.

– Well… – на всякий случай промямлил я по-английски и, забыв о еврейском Боге, мысленно возопил к Шестому американскому флоту.

Парень плюхнулся в соседнее кресло, говоря:

– Это невероятно! Вы – здесь! Это просто Кафка! Меня зовут Андре де Нешер, я корреспондент «Голоса Америки». Две недели назад мы открыли в Москве свой постоянный корпункт, но телефона у меня еще нет, вот мой адрес…

У меня отлегло от сердца – этот меня арестовывать не будет, Шестой флот мог отменить боевую тревогу. Несколько лет назад, в период успеха «Гэбэшных псов» и «Кремлевских лис», журналисты «Голоса Америки» брали у меня интервью чуть не каждые два-три месяца, вот откуда меня знает этот Андре.

– А то, что вы здесь, – это не Кафка? – спросил я у него.

Андре не успел ответить – какой-то шелест прошел по залу. Мы посмотрели вниз. Там, у левого бокового входа, стоял Борис Ельцин. К нему ринулись журналисты и телеоператоры. Андре тут же вскочил и помчался туда. Я взглянул на часы. Было ровно 11.30 утра – Ельцин опоздал на заседание на два с половиной часа. На ходу отвечая на какие-то вопросы, он сел в пятом ряду, посидел минуту и вышел из зала. За ним опять ринулись журналисты. Поколебавшись и мало надеясь на успех, я тоже пошел из зала.

Ельцин стоял в фойе в окружении группы советских и иностранных журналистов и говорил какой-то женщине:

– Нам нужно создать демократический прецедент – выпустить свою газету без согласования с ЦК и Политбюро…

Женщина быстро записывала за ним в блокнот. Сколько раз я уже слышал, что Борис Ельцин – человек опасный, что шторм народной популярности выбросил его на сцену русского политического театра в пику партийной элите и теперь он умело плавает на волнах этой популярности, но, партаппаратчик по закваске, он, если придет к власти, станет новым русским диктатором. Ведущие американских информационных телепрограмм показывали его по TV почти каждую неделю, но с каким-то почти очевидным пренебрежением и усмешкой: постоянно давали понять своим зрителям, что Горбачев – это великий руководитель, а Ельцин – так себе, кукольный театр.

Теперь я стоял в двух шагах от этого Ельцина и рассматривал его в упор. Сразу бросилось в глаза, что он приобретает западный лоск. Исчезла кастовая партийно-кремлевская полнота, которая была заметна еще два года назад в телеинтервью Дайане Сойер. Нет живота. Черный костюм отличного покроя сидит как влитой на высокой фигуре. Белая импортная рубашка. Галстук повязан идеально. Даже в походке исчезла сибирская разлапистость, и спина выпрямилась, потеряв советскую сутулость.

– Мы – депутаты Верховного Совета, мы имеем законное право выпустить свою газету, даже не ставя об этом в известность ЦК КПСС, – диктовал он женщине. – И нужно это сделать. А найти бумагу, типографию – это не проблема…

Обнаглев, я воспользовался паузой, шагнул к ним, сказал:

– Борис Николаевич, я корреспондент японского журнала «Токио ридерз дайджест». Какова ваша позиция в отношении четырех островов, которые Япония просит вернуть ей?

Я бил на неожиданность своего вопроса и, кажется, выиграл.

Ельцин удивленно, сверху вниз, посмотрел на меня светлыми глазами поверх голов окружавших его журналистов, и вдруг его полные губы сложились в улыбку простого русского хитрована. Он озадаченно почесал затылок:

– Эт-т-то неожиданный вопрос. Я должен подумать…

– Пожалуйста, – быстро сказал я, видя, как уже набегают на нас еще какие-то советские телерепортеры во главе с Залкиндом, с телекамерами на плечах. – Когда я смогу получить ваш ответ? Меня устроит любое время и место.

И опять его полные губы – такие губы бывают у музыкантов-трубачей – в улыбке: он понял, что я хочу выбить интервью.

– Позвоните мне завтра по телефону 292-72-73, и мы договоримся, – сказал он, уже окруженный телевизионщиками.

Я возликовал – интервью с Ельциным! С самим Ельциным!

Но минуту спустя какая-то легкая тень прошла по краю этого ликования, и я попробовал сосредоточиться на ней, поймать, что же меня зацепило в этом Ельцине? И – поймал, вспомнил: губы! Эти полные губы, эта его улыбочка простака-хитрована на крупном лице! Одна эта улыбочка – уже целое интервью. «Мистер Горбачев, будьте внимательны!» – подумал я и оказался пророком: через десять месяцев Ельцин стал президентом России.

Но в то воскресенье, 30 июля 1989 года, в 11.48 утра, в вестибюле Дома кино, он еще не знал о своем будущем и при многочисленных свидетелях дал мне свой телефон и пообещал интервью. Я не собирался упускать такую удачу.