Московский полет

Правда, здесь меня обзывали жидом… И здесь, вот в точно таком же переулке, мальчишки поймали меня, шестилетнего, повалили на землю и мазали губы салом: «Ешь, жиденок, сало! Ешь!»… А вот тут, у метро «Сокол», в магазине «Овощи», в двухчасовой очереди за сливами я сделал замечание лядащей продавщице: «Почему вы все болтаете по телефону? Мы стоим уже два часа!» И вдруг вся очередь повернулась ко мне и закричала: «Тебе не нравится? Поезжай в свой Израиль!»… И здесь, в Москве, уничтожили мой лучший фильм… И здесь, в ОВИРе, когда я подал документы на эмиграцию, меня назвали предателем родины…

И все же нет для меня места родней, думал я, глядя на проплывающие за окном темные улицы ночной Москвы. Вот, я даже снова стал патетичным – что за свойство у этого воздуха и этой земли?

– Congratulations! You are home! – сказал полковник Лозински. – Чувствуешь что-нибудь?

Я пытался заставить себя уснуть. Я внушал себе, что я должен выспаться, ведь завтра трудный день – брифинг у американского посла, интервью с генералом КГБ, встречи с друзьями и еще нужно найти какой-то интересный материал для японского журнала, который заплатил за мою поездку.

Но на соседней кровати храпел гигант Макгроу, а за окном была Москва. И я не мог уснуть. Да и можно ли приехать на родину, где не был ровно десять лет, и тут же уснуть? К тому же я только что больше часа просидел у телефона и, несмотря на полночь, обзвонил почти всех моих московских друзей. Правда, оказалось, что половина из них в командировках на Западе или на дачах по случаю уикенда. Ведь с приходом Горбачева именно мое поколение пришло в СССР к власти, даже сам Горбачев старше меня всего на 8 лет. И теперь как раз те, с кем я жил в студенческом общежитии и в поисках работы обивал пороги киностудий, – именно они стали министрами, руководителями киностудий, главными редакторами газет и депутатами советского парламента. Они обзавелись дачами, машинами, детьми и титулами. Конечно, те, кого я застал в эту ночь дома, тут же кричали в телефон: «Когда ты приехал? На сколько? Мы должны завтра же встретиться!» И я всем назначил на одно время – в четыре дня в ресторане возле Дома кино. А потом лежа в постели, я все прокручивал в памяти оттенки их голосов, реплики, вопросы… И невольно думал: а если бы я не уехал тогда? Если бы остался? Кем бы я был сегодня в России?…

Так я провертелся в кровати час или полтора, а потом встал и подошел к окну.

Сизый московский рассвет чуть проступал на горизонте. Первый трамвай проклацал внизу, в темноте, мимо станции метро «ВДНХ». Слева взлетела к небу подсвеченная прожекторами гигантская пенисообразная титановая стелла памятника космонавтам, которую выстроил еще Хрущев, а московские таксисты прозвали «мечтой импотента». А прямо за станцией метро простиралась огромная, больше чем Central Park в Нью-Йорке, «потемкинская деревня» Выставки достижений народного хозяйства. Каждая республика и каждая отрасль сельского хозяйства имеют здесь свои выставочные павильоны, помпезные, как дворцы Шехерезады. Говорят, что Сталин сам дорисовывал башенки и колонны на проектах этих павильонов и собственной подписью утверждал монументы перед ними, включая монумент коровы перед павильоном животноводства.

Но совсем не этот предутренний московский пейзаж заставил меня одеться и выйти из гостиницы. Справа от нее была невидимая из моего окна улица Довженко. Там, за желтым кирпичным забором, стояли павильоны Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького, в которых я снимал свой первый фильм «Юнга торпедного катера». А за ними, в маленькой тихой улочке имени Эйзенштейна, располагался Всесоюзный Государственный институт кинематографии – альма-матер всех советских киношников. И моя в том числе.