Московский полет

Я вспомнил, что в Москве, в «Космосе», при посадке в автобус мы так тщательно сопровождали свои чемоданы, что грузчики бросили наш багаж и ушли. Теперь я понял причину их раздражения. А вот ленинградский сервис оказался значительно деликатней: нас везли в одном автобусе, пассажирском, а наш багаж – в другом, грузовом. Это позволило ленинградским грузчикам за сорок минут пути от аэропорта до гостиницы спокойно и без свидетелей проверить все наши чемоданы и дорожные сумки. И те из них, которые были без замков, как у Джона О’Хагена, понесли некоторые потери. Но не такие значительные, чтобы эти иностранцы поднимали серьезный шум. Например, Джон О’Хаген, услышав ответ администраторши, не стал вступать с ней в спор из-за пары джинсов, а пожал плечами и ушел.

– Будьте любезны, дайте мне, пожалуйста, телефонную книгу, – сказал я этой администраторше по-русски.

– У нас телефонная книга только для служебного пользования! – был ее русский ответ.

– А мне как раз для служебного пользования. Я корреспондент японского журнала «Токио ридерз дайджест».

Администраторша посмотрела мне в глаза, потом на бирку INTERNATIONAL PRESS ASSOCIATION, которая висела на лацкане моего пиджака, потом снова мне в глаза.

– Вы что – из той же делегации?

– Так точно.

Она сунула руку куда-то вниз, под крышку своего письменного стола, достала оттуда потрепанную телефонную книгу и, не сказав больше ни слова, швырнула ее передо мной на стойку. В ее жесте было столько ненависти, что хватило бы на то, чтобы разнести и Токио, и Вашингтон, но, по счастью, телефонная книга оказалась привязанной к стойке толстым шнурком.

Я открыл книгу на букву «З», обнаружил там шестнадцать фамилий «Зайко», но, слава Богу, Константин Зайко был только один. Порывшись в карманах, я нашел «никель» – десять американских центов, и подумал, что еще никто, наверное, не совершал такого дикого обмена – десять американских центов на две советские копейки!

Оказалось, что в отличие от всей советской экономики советские телефоны-автоматы уже готовы к переходу на западные рельсы – автомат охотно проглотил мой «никель», и после первого же гудка я услышал в трубке женский голос:

– Алло!

– Здравствуйте. Будьте добры, Костю.

– Наконец! – воскликнул голос. – С приездом! Это вы, Вадим?

– Я… – оторопел я. – А как вы узнали, что…

– Ну как же! – сказал голос. – Я же звонила вам в «Космос»! Вы получили мою записку?

– Так вы… Так вы и есть Карина? – сообразил я.

– Ну да! В какой вы гостинице? Костя приказал мне немедленно привезти вас к нему живым или мертвым. Вы как предпочитаете?

– А где он? На съемках?

– Что вы?! На каких съемках? Он в больнице, у него инфаркт.

– У Кости инфаркт? – не поверил я.

– А что вы удивляетесь, ему же сорок два года!

Господи, а ведь Косте и правда уже сорок два года. А я-то все представлял его юным киноадминистратором. Но инфаркт! У Кости???

– В какой он больнице? – Я посмотрел на часы. Было полшестого, я вполне успевал его навестить.

– Если вы скажете мне, в какой вы гостинице, – ответила женщина, – я заеду за вами через пятнадцать минут. Вы в «Европейской»?

– Нет, в «Прибалтийской», – сказал я и усмехнулся, вспомнив свои прежние визиты в Ленинград. – В «Европейскую» меня мог устроить только Костя.

– О’кей. В «Прибалтийской» я буду через семь минут, это мне еще ближе. Ждите меня у входа, бай! – И в трубке раздались гудки отбоя.

Я с удивлением повертел трубку в руках. Судя по голосу, этой Карине не больше двадцати, а разговаривает она с той же веселой стремительностью, что и Костя. Но откуда Костя узнал, что я в СССР?

– Да очень просто! – сказала Карина. Она оказалась стройной и высокой тридцатилетней шатенкой в форме стюардессы международных линий «Аэрофлота». Ее голубой «жигуленок» был украшен импортными финтифлюшками с эмблемами-зайчиками «Плейбоя». – Им же там нечего делать в больнице! Вот они и смотрят телевизор с утра до ночи. А вчера днем показывали заседание нашей парламентской оппозиции в Доме кино. И вы там в вестибюле разговаривали с Ельциным. Костя, когда увидел… у него чуть второй инфаркт не случился! Ну, а дальше вы понимаете. Костя посадил меня на телефон, и я обзвонила пол-Москвы. Дело в том, что у Кости есть ваш фильм.

– Какой фильм? – спросил я рассеянно, отвлеченный воистину золотым ленинградским закатом. Закат словно извлек из грязной советской мишуры былую, петербургскую красоту прямых и широких проспектов, царственное спокойствие Невы и зеленые просторы императорских парков. Действительно, этот город был похож на Амстердам, Париж, Рим. Или они – на него…

– Что значит «какой фильм»? – сказала Карина, лихо пролетая прямо под носом трамвая. – Ваш фильм, который вы делали с Костей. «Зима бесконечна».

– Что-о-о???

– Ага, дошло! – улыбнулась она. – А вы думаете, почему он велел привезти вас к нему живым или мертвым?

– Но ведь фильм смыли! Я видел акт рязанской фабрики!

Тут Карина повернулась ко мне и спросила:

– Ну и что? Я тоже была замужем, когда встретила Костю. И между прочим, за советским атташе в Бонне. Но разве вы не знаете Костю!

Оказалось, не знаю.