Московский полет

Молодые гитаристы сидели на тротуаре, на складных стульчиках, играли и пели. И в грустной, лирической тональности их слаженного, как у битлов, пения было что-то, что заставляло останавливаться всех прохожих. Я разглядел в этой толпе Питера Хевла, Нормана Берна, Монику Брадшоу, Горация Сэмсона. Я подошел к ним и встал рядом. Гитаристы, все трое светловолосые, в белых рубашках и дешевых джинсах, пели о том, что их Эстония, как рыба в сетях, погибает в советской неволе, но «я пью русскую водку, и мне теперь все равно!..» Что эстонских детей заставляют молиться Ленину и Марксу, но «я пью русскую водку, и мне теперь все равно!..» Что эстонских парней забирают в Советскую Армию и там насилуют и избивают до смерти, но «я пью русскую водку, и мне теперь все равно!..» Что эстонские реки отравлены русскими заводами, но «я пью русскую водку, и мне теперь все равно!..»

А перед гитаристами, на мостовой, лежала солдатская каска с табличкой «HELP ESTONIAN NATIONAL REVIVAL» [ «Помогите эстонскому национальному возрождению»]. В каске были деньги – рубли, доллары…

– Они молодцы! – сказал Питер Хевл.

– Я не понимаю, о чем они поют, – сказала Моника. – Но играют они замечательно!

Я перевел им содержание песни. Потом мы бросили в солдатскую каску по нескольку долларов и спустились в бар. Там, в подвале, под низкими каменными потолками гремела совсем другая музыка – хард-рок. В центре на небольшом пятачке колыхалась трясучая медуза танцующей толпы. За столиками и у стойки бара теснились иностранные туристы и эстонская молодежь.

Наша делегация оккупировала целый угол рядом с входной дверью и, судя по расстегнутой до пупа рубашке Роберта Макгроу и беленькому, в росинках пота носику Дайаны Тростер, количество выпитых ими дринков давно перевалило за полдюжины.

Меня втиснули на деревянную лавку между Дайаной и Мичико Катояма, и я стал догонять Макгроу двойными порциями водки. Потом, захмелев, пригласил Мичико танцевать. Меня давно интересовало, почему она проявляет ко мне интерес, а теперь как раз представился случай это выяснить.

– Ты действительно хотела бы ехать со мной в одном поезде? – с хмельной прямолинейностью спросил я ее во время танца.

Она улыбнулась:

– Вы такой ребенок!

И легким сопротивлением локтей – так, как это умеют делать в танце светские дамы, – дала понять, где мне держать мои руки. Я понял. Спросил:

– Ты замужем?

– Конечно! – сказала она. – У меня две замужние дочери!

Я удивился. По ее кукольному личику я бы никогда не сказал, что ей больше сорока лет.

– А ты знаешь секрет семейного счастья? – сказал я.

– Нет. А ты знаешь? – спросила она.

– А в буддизме есть какие-нибудь заповеди для счастливой семейной жизни?

– О, конечно, есть! Если тебя это действительно интересует, я пришлю тебе пару книг на эту тему.

– На японском?

– Нет, на английском. Я слышала, ты будешь писать для «Токио ридерз дайджест». Это правда?

– Да…

– Это очень престижный журнал в Японии. Как ты собираешься пронести свои блокноты и кассеты через таможню?

– Что значит «как»? Что ты имеешь в виду?

– Well, ты знаешь, что со мной случилось в Бейруте в прошлом году? Я взяла там интервью у христианских лидеров, а, когда садилась в самолет, мусульмане таможенники отняли все кассеты. Но эти таможенники не могли знать, что у меня на кассетах, потому что все кассеты были надписаны не просто по-японски, а на древнем японском. Понимаешь, они получили приказ заранее. Ты понимаешь?

Я понял и изумился простоте приема: КГБ тоже могло дать мне возможность порезвиться внутри страны – взять интервью у Гдляна, Иванова, Колягиной, Бочарова, русских и эстонских демократов и националистов и даже добыть автограф Горбачева.

Но все это они могут легко изъять у меня в последнюю минуту, при посадке на паром. И я уеду из СССР пустой.

– Спасибо за предупреждение, – сказал я, тут же решив отдать свои кассеты и блокноты Роберту Макгроу. – Ты была в Бейруте? Ты храбрая женщина!

– Well, я была во многих местах. Даже в Афганистане. Правда, не на русской стороне… Но я хочу поговорить с тобой о другом. Ты знаешь, что есть два вида журнализма – Ordinary Journalism и High Risk Journalism [Обыкновенный журнализм и журнализм высокого риска]? Я думаю, ты принадлежишь ко второй категории. Но ты работаешь в одиночку, это неправильно. В High Risk Journalism мы имеем свое маленькое международное братство и будем рады принять тебя в него. Но у нас есть один закон: никогда не работать в одиночку. Потому что если ты рискуешь жизнью ради горячего материала, то по крайней мере имей гарантию, что твой материал выживет с твоим партнером. Ты понимаешь?

Я посмотрел ей в глаза. Черт возьми, эта миниатюрная японка совсем не такая куколка, как кажется с первого взгляда. Бейрут, Афганистан, High Risk Journalism…

– Хочешь в будущем быть моим партнером? – спросил я с улыбкой.

– Вообще-то я хотела предложить тебе помощь прямо сейчас. Я могу пронести через таможню твои пленки и блокноты. Если ты мне доверяешь, конечно. Хочешь?