Московский полет

– Пока нет, – сказал я и оставил ей три рубля для горничной. Потом, сунув записку в карман, спустился вниз, гадая по дороге, что еще за Карина? Не было у меня никакой Карины ни в Ленинграде, ни вообще! Впрочем, может быть, я и забыл, хотя такое редкое имя забыть трудно. Во всех случаях эта Карина нужна мне теперь как прошлогодний снег. А вместе с ней – Галя, Мальвина, Сапфир и все остальные. Мне сейчас не до них!

– Ну? – спросил меня Семен, когда я сел в машину. – Куда прикажешь?

– Алтуфьевское шоссе, 240 «Би».

– У нас нет «Би», сэр, – сказал Семен, завел машину и тронул с места. – «Би» – это в вашем американском алфавите.

– А ссто моссет делать васса группа на Алтуфьевском ссоссе? – спросил сзади Толстяк.

– Там увидим, – сказал я. – Ты не знаешь в Ленинграде на студии какую-нибудь Карину? – И через плечо протянул Толстяку полученную в гостинице записку. На «Ленфильме» у Толстяка даже в мое время было куплено два или три сценария, а за прошедшие десять лет – еще, наверно, дюжина.

Толстяк прочел записку и сказал:

– А поссему ты рессил, ссто это с «Ленфильма»?

– Потому что других баб у меня в Ленинграде никогда не было.

– Это не показатель, – сказал Толстяк. – Знассит, долссен тебе сказать, что на «Ленфильме» есть две Карины. Одна монтассница, вторая киномеханик. Но ты их иметь не мог.

– Почему ты так уверен? – спросил вместо меня Семен, огибая памятник космонавтам и сворачивая направо, в сторону Алтуфьевского шоссе.

– Потому что я имел их обоих, – сказал Толстяк. – Одной из них двадцать лет, а второй восемнадцать. Это знассит, ссто, когда он уезссал, дассе старссей из них было только девять лет.

Слева, у касс кинотеатра «Космос» под рекламой фильма «Интердевочка», стояла гигантская, в две тысячи человек, толпа – очередь за билетами.

– Видал? – сказал мне Толстяк. – А представляесс, ссто бы творилось на нассу «Секс-лихорадку»!

– Нет, ты понял?! – Семен тронул меня рукой и кивнул через плечо на Толстяка. – Ему пятьдесят лет, он толстый и беззубый, и он щелкает восемнадцатилетних девочек как семечки! Ну разве можно уехать из такой страны? Ты в Америке много имел восемнадцатилетних за эти годы?

– Ни одной, – честно признался я.

– Я ссе их не зубами сселкаю… – сказал сзади Толстяк.

Я, конечно, понял его намек. Но после такой ночи, какая была у меня вчера, становишься необидчивым.

Если бы не вышитая ковбойская рубашка, белые джинсы с широким ремнем в заклепках и ковбойские сапоги на высоких каблуках, я бы никогда не сказал, что это Роберт Макгроу, мой сосед по номеру в «Космосе». На сцене школьного зала стоял совершенно другой человек. Куда подевалось его постоянно заостренное алкоголем лицо? И громоподобный голос? Роберт стал даже ниже ростом, клянусь! Он стоял на сцене, буквально засыпанный полевыми цветами, и его высоченная фигура с выпяченной, как у всех ковбоев, грудью, была тут совершенно иной – она расслабилась в плечах и обмякла, словно сырое тесто. А на неузнаваемо размягченном лице тихо сияли глаза и улыбка – так, словно Роберт плыл в младенческом сне.

Рядом с Робертом стояли Мария (я чуть не написал «моя Мария») и Шура, а за их спинами были плакаты, написанные по-русски и по-английски: «ПРИВЕТ ДЕТЯМ КОЛОРАДО!» и «МИСТЕР МАКГРОУ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МОСКВУ!» Зал был до отказа забит детьми. Даже на полу, в проходе между сценой и первым рядом, сидели дети. И – кто по-английски, кто по-русски – весело кричали Роберту свои вопросы:

– Когда американцы полетят на Марс?

– У вас есть своя лошадь?

– Во сколько лет можно у вас получить автомобильные права?

– С какого возраста можно работать?

– Сколько в НАСА космонавтов?

– Сколько стоит ферма?

– У вас есть свое ранчо?

– У вас есть цензура?

Роберт отвечал по-английски, Мария и Шура переводили на русский и изредка поглядывали в левый конец сцены. Там за небольшим, покрытым красной скатертью столом сидела наверняка партийная дама лет сорока, со свежим перманентом, в сером костюме мужиковатого покроя и с каким-то красным значком на лацкане пиджака. Ее бесстрастное лицо было густо залеплено косметикой, как броней. Перед ней стоял на столе графин с водой (уже почти пустой) и лежали ручные женские часики. Дама нетерпеливо постукивала по ним коротким ногтем, давая понять Шуре и Марии, что пора заканчивать эту встречу.

Мария и Шура кивали ей, но дети продолжали выкрикивать свои вопросы без перерыва:

– Сколько нужно учиться на банкира?

– У вашего внука есть машина?

– Это правда, что вы выбрасываете в море сыр и масло, чтобы не понижать на них цены?

– У Мадонны есть дети?

– Сколько получает солдат американской армии?

– Вы знаете, что Сахаров не верит в программу СОИ?

– У Майкла Джексона есть свой самолет, правда?

– Почему у вас нет черных космонавтов?

– Можно американцам жениться на русских?

– Вы верите в Бога?