Московский полет

Роберт отвечал (честно говоря, не всегда удачно), но дети встречали каждый его ответ восторженными аплодисментами, отчего партийная дама за столом еще больше каменела лицом. Одновременно она цепким взглядом следила за кем-то в зале, кого мне не было видно, поскольку я, Толстяк и Семен стояли у боковой двери. Но, судя по направлению ее взгляда, этот некто постоянно перемещался по залу, и через несколько минут я увидел, кто это. Это была наша Моника Брадшоу. С тремя фотоаппаратами, со вспышкой и еще с какой-то фотоаппаратурой через плечо, Моника, не отрывая глаз от видеокамеры, пробиралась по узкому проходу среди рядов и снимала восторженные детские лица, их смех, их тянущиеся с вопросами руки, а также сцену, Роберта и саму партийную даму за столом. Я понял, что это видеокамера Роберта, что он попросил Монику снимать его встречу с русскими детьми.

Но иногда Моника выключала видеокамеру, вскидывала к глазам один из своих фотоаппаратов и щелкала вспышкой. Так, приблизившись к боковой двери, Моника засекла в видеоскопе «Пентакса» меня, Толстяка и Семена и выстрелила своей вспышкой в нас тоже, а Мария и Шура замахали мне руками, приглашая на сцену. Я отрицательно покачал головой и тут же отошел от двери в глубину коридора.

– Почему? Иди и скажи что-нибудь нашим детям! – сказал Семен.

Но это был бенефис Роберта Макгроу, и я не хотел отнимать у него ни крошки от этого пирога. Все, что мне нужно было от него или от Моники, – это узнать, где сейчас наша группа, чтобы найти гидшу Олю Зеленину. Поэтому, когда через минуту из зала в коридор выскочила возбужденная Мария и стала уговаривать меня пойти на сцену, я категорически отказался, спросил:

– А у вас еще надолго?

– Сейчас заканчиваем, – сказала Мария. – Идите хотя бы в зал, посмотрите – сейчас будет самое интересное!

И она тут же убежала обратно, даже не удостоив меня каким-нибудь особым, отдельным взглядом или интимным касанием руки. Но едва за ней закрылась дверь, как Толстяк сказал:

– Так вот кого ты трахал сегодня носсью!

У меня даже челюсть отпала от изумления:

– С чего ты взял?

– Да от тебя ессе пахнет ее духами! «Белая ночь», я сразу узнал. Конессно, ты утром принял дусс, я понимаю. Но советские духи несмываемы, имей в виду!

Мы вошли в зал и встали у стены. Мария уже была на сцене и переводила залу то, что говорил сейчас Макгроу.

– Дорогие русские друзья!.. Магистрат нашего города и штата Колорадо… Имеет честь и удовольствие… Пригласить за наш счет… Приехать к нам в гости на десять дней… Всех учеников двух классов Марии и Шуры… Которые уже три года переписываются с нашими школьниками!.. И конечно, ваших учительниц – Шуру и Марию.

Господи, что тут началось! Мария еще не успела закончить перевод, как весь зал, все дети в едином порыве вскочили с мест, зааплодировали, закричали «Ур-р-р-ра!!!» и запрыгали от восторга. А потом сквозь этот разноголосый ор, крик, шум, аплодисменты стало все четче и четче пробиваться скандирование одного слова:

– Дру-жба!.. Дру-жба!.. Дру-жба!..

Это слово постепенно захватывало весь зал и уже через полминуты стало единым голосом всех детей:

– Дру-жба!.. Дру-жба!.. Дру-жба!..

Я посмотрел на сцену.

Роберт стоял там совершенно потрясенный и расслабленный. По его загорелому лицу текли слезы. Какие-то дети, взбежав на сцену, целовали его в щеки и дарили ему цветы.

– Он совершенно зря выкинул такой фокус! – сухо, сквозь золотые зубы сказала в кабинете директора партийная дама, обратив к Марии и Шуре свое заштукатуренное косметикой лицо. Она оказалась школьной директрисой, и по случаю приема гостя из Колорадо в ее кабинете были все учителя, а вдоль стены стоял длинный, накрытый белой скатертью стол с самоваром, стаканами в подстаканниках и огромным «Киевским» тортом. Над письменным столом директрисы висели портрет Горбачева (с совершенно чистой, без родимого пятна, лысиной) и плакат с тремя горбачевскими лозунгами времен 1985 года:

«УСКОРЕНИЕ! ГЛАСНОСТЬ! ПЕРЕСТРОЙКА!»

Я отметил про себя, что вот уже три года, как Горбачев отбросил первый лозунг про ускорение, поскольку стало ясно, что оно ведет СССР прямо в экономическую пропасть. Поэтому лозунг «Ускорение!» Горбачев уже давно, но негласно сменил на тактику торможения, однако до сознания этой директрисы такая метаморфоза не дошла и, похоже, не скоро дойдет. Не зная, что я понимаю по-русски, она сказала Марии и Шуре:

– Объясните этому дураку, что у нас такие вещи так просто не делаются. Он должен был согласовать свое приглашение со мной, а я – с райкомом партии. А теперь я не знаю, как будет райком на это реагировать. И вообще – доверят ли они вам сопровождать столько детей!

Я понял, что эта партийная сука уже решила похоронить всю поездку русских детей в США и нужно срочно спасать затею Роберта. Я поискал его глазами. Роберт стоял с чашкой чая у окна и, достав из футляра своей видеокамеры металлическую фляжку, добавлял из нее бренди в чай. По его совершенно расслабленной фигуре было видно, что бренди – это единственное, что ему сейчас нужно.