Московский полет

(Тут мне приходит в голову, что я зря так разоткровенничался. Если эти заметки будут когда-нибудь опубликованы в СССР, то найдется немало критиков, которые завопят о еврейском половом разбое на девственной русской почве. Поэтому я спешу сказать, что русская «почва» была тогда так же далека от девственности, как вся Россия от коммунизма. И вообще, когда-нибудь историки придут к выводу, что в странах тоталитаризма секс становится единственной отдушиной, в которую устремляется молодая энергия широких масс. Особенно женских… Именно этим, а не машиной «Жигули» или нашими с Семеном уникальными мужскими достоинствами я объясняю наши легкие победы. Жизнь в этой стране так дерюжно скучна, что только в постели можно забыть о бесконечных «происках американских и японских империалистов», о речах Брежнева – Горбачева и очередях за сахаром и сосисками…)

И вот именно в тот период нашего с Семеном полового разбоя, посреди морозной московской зимы, когда ни одна, даже самая целомудренная женщина, даже 23-летняя жена нашего участкового милиционера, не могла устоять против соблазна нырнуть с продуваемой пургой автобусной остановки в нашу теплую машину, а потом – побывать с нами на премьере нового фильма в закрытом для простых смертных Доме кино, а потом – поужинать там же в ресторане, в окружении кинозвезд, а потом… well, вы понимаете… – так вот, именно в этот самый урожайный период, в одно раннее морозное утро, когда Москва еще была накрыта тяжелой, как чугунная кольчуга, ночной пеленой из смеси метельного снега и городского смога, – в это утро в квартире Семена раздался длинный и резкий звонок в дверь. Яшка, рыжий беспородный уродец, которого Семен щенком подобрал на улице, с остервенелым лаем ринулся в прихожую, стараясь залаять свою вину – он проспал момент, когда посетитель вышел из лифта и подошел к нашей двери.

А звонок продолжал звенеть, несмотря на жуткий Яшкин лай.

Проснувшись в гостиной, на диване, я сразу решил, что так требовательно и так рано может звонить только милиция и, значит, это – за мной. Ведь я жил у Семена нелегально, без московской прописки, да еще таскал сюда девочек – вот соседи и настучали.

Семен в одних трусах выскочил из своей спальни и выразительным взглядом показал мне на кухню. Там, на столе, были яркие улики ночного кутежа. Я схватил Яшку за ошейник и потащил на кухню, чтобы поскорее убрать там хотя бы водку и рюмки. (Слава Богу, у нас с Семеном было неписаное правило: никогда не оставлять своих дам до утра, а отвозить их домой, как бы поздно ни заканчивались наши любовные игры.) Тем временем Семен босиком прошлепал к двери и спросил настороженно-сонным голосом:

– Кто там?

– Срочная телеграмма! – ответил из-за двери грубый женский голос.

Мы с Семеном облегченно вздохнули, я крикнул на Яшку, чтобы он заткнулся, а Семен сказал в дверь: «Минуточку» – набросил свой любимый потертый узбекский халат и открыл дверь.

Толстая почтальонша в заснеженной шапке-ушанке, валенках и форменной телогрейке, поверх которой еще была серая шаль-платок, завязанная крест-накрест на груди, сказала простуженным голосом:

– Альтман? Семен?

– Я… – сказал Семен.

– Распишитесь! – И она протянула Семену книгу регистрации телеграмм, а потом саму телеграмму, на которой действительно стоял гриф «Срочная».

– Это, наверно, с «Узбекфильма», – сказал мне через плечо Семен. Он постоянно писал для «Узбекфильма» сценарии о способах применения химических удобрений, о первичной обработке хлопка и прочую показуху. Потом он дал почтальонше два рубля и распечатал телеграмму. Но, пробежав ее глазами, протянул мне: – Почитай…

Теперь, когда почтальонша ушла, я отпустил Яшку, взял телеграмму, прочел:

«ДОРОГОЙ СЕМЕН ЗПТ ПРОСТИТЕ ЗА БЕСПОКОЙСТВО ТЧК МНЕ ОЧЕНЬ НУЖНО НАЙТИ ВАДИМА ТЧК ЕСЛИ ОН В МОСКВЕ ЗПТ ПЕРЕДАЙТЕ ЗПТ ЧТО Я БУДУ СЕГОДНЯ ЗПТ ЗАВТРА И ПОСЛЕЗАВТРА ЖДАТЬ ЕГО В СЕМЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА В ВЕСТИБЮЛЕ ГОСТИНИЦЫ ПЕКИН ТЧК ЗАРАНЕЕ БЛАГОДАРЮ ЗПТ АННА».

– Когда ты ее видел в последний раз? – спросил Семен, вытряхивая грязные пепельницы в мусорное ведро. В его тоне было недовольство не то грязью на кухне, не то моим отношением к Анне. Почему-то все мои друзья относились к ней с большой симпатией и открыто радовались, когда мы с ней мирились, но деликатно помалкивали после каждого нашего разрыва.

– Кажется, года три назад… – сказал я.

– А разве в прошлом году она не приезжала в Одессу, когда ты снимал там «Кавказскую любовь»? – сказал он, как-то боком, из-под руки, ставя на плиту чайник.

– Нет, это был ее брат Филипп, – ответил я. – Он разбился на своем мотоцикле и терял зрение. Но Костя Зайко, директор моей картины, устроил его в Одессе вне очереди в филатовскую больницу, и ему спасли оба глаза.

– А я помню, что она должна была лететь туда вместе с ним…

Я пристально посмотрел на Семена:

– А ты что? Ты принимал в этом участие?