Московский полет

За окном была сизо-темная, заснеженная, холодная Москва, с уходящими в низкое небо черными дырами. Где-то там, в этом восьмимиллионном городе, жила женщина моей жизни, которую я уже три года старался забыть. Но она снова звала меня. Зачем?

Внизу, вдоль Бескудниковского бульвара, шеренгой стояли одинаковые, как костяшки домино, двенадцати– и шестнадцатиэтажные дома московского пролетариата. Талантливый пролетарский архитектор аккуратно поставил эти костяшки одну на попа, а следующую на ребро, и так – до конца заснеженной перспективы. Из подъездов этих домов уже выскакивали темные людские фигурки и, сунув руки в карманы, оскальзываясь в сугробах и наклоняясь против встречной поземки, бежали к автобусной остановке. А над всем этим леденящим городом с его грязными сугробами, дымами и загорающимися окнами звучал – в сопровождении Яшкиного воя – Гимн Советского Союза. И эти две музыкальные темы поразительно полно выражали внутреннюю и внешнюю суть нашей жизни.

В вестибюле гостиницы «Пекин» стояла малознакомая увядающая женщина в дубленке, в черных сапожках, с цыганским платком на плечах. У нее было маленькое бледное лицо с ужасно тонкой, чуть ли не просвечивающей кожей. Но у этой женщины были Анины волосы и Анины глаза.

– Здравствуйте. Спасибо, что вы пришли… – сказала она нам с Семеном и тронула мою руку своей холодной рукой. – Я бы хотела поговорить с тобой, Вадя.

– Что-нибудь случилось? С твоей мамой? С Филиппом? – спросил я, еще стараясь держаться отстраненно, на дистанции трехлетнего разрыва, хотя внутри у меня уже все защемило, заныло и съежилось.

– Нет, ничего, – сказала она. – Филипп окончил МГИМО и сейчас в Колумбии, на практике. Спасибо тебе, ты спас ему глаза. Ты должен быть очень счастлив: наша мама молится за тебя каждый день.

– Ой! – вдруг сказал Семен. – Извините, я вспомнил, что у меня есть срочное дело, мне нужно бежать!

Я изумленно посмотрел на него, но он ухитрился избежать моих глаз и тронул Аню за руку:

– Всего хорошего, Аня! Рад был вас повидать. Пока! Увидимся! – И мне, уже уходя: – Старик, я сегодня, наверно, не приду. Я вспомнил, что обещал сестре починить швейную машину. Пока!

И он убежал, как предатель.

Аня посмотрела мне в глаза:

– Может быть, мы поужинаем?

Я усмехнулся:

– Только если платить буду я.

– Хорошо, Вадя, – сказала она, изумив меня этим смиренным тоном.

– Хочешь прямо здесь, в «Пекине»?

– Мне все равно, Вадя.

– Здесь нет очереди. И здесь подают прекрасную утку по-пекински. – Я взял ее за руку и повел к гардеробу ресторана. Там я принял дубленку с ее плеч и поразился еще раз: на ней было черное прямое платье, совершенно закрытое, со стоячим воротничком. Но не платье поразило меня (хотя она никогда не носила ничего черного), а то, что осталось от нее в этом платье, – худая, без груди и бедер, маленькая женщина.

Тут эта женщина перехватила мой взгляд и сказала с Аниной усмешкой:

– Ты так смотришь, что я, пожалуй, накину дубленку. Все равно мне холодно…

И она отняла у меня свою дубленку, набросила ее на плечи и так, с дубленкой внакидку, прошла со мной в ресторан. Было начало восьмого, будний день, в «Пекине» было полно свободных мест, и в те годы в московских ресторанах еще не было проблем с продуктами. Мы заказали какие-то китайские салаты из водорослей, кальмара и утку по-пекински.

– И, если можно, мне шампанского, – попросила Аня.

Я посмотрел ей в глаза, она усмехнулась:

– Не бойся, я не стану буянить. Мне просто нужно чуть выпить, а то я тебя боюсь. Ты такой чужой…

Я заказал бутылку шампанского, Аня сказала:

– Не смотри на меня так, пожалуйста. Я поправлюсь. Просто я очень болела. Полгода.

– Что с тобой?

– Ничего. Представляешь, ничего не нашли! Сказали: просто нервы. А у меня были жуткие боли в спине и груди.

– А сейчас?

– А сейчас все в порядке. Видишь, я сижу с тобой. А я сидеть не могла. Но лучше поговорим о тебе. Как ты?

– Спасибо. Я в порядке.

– Это хорошо. Ты не представляешь, как я рада тебя видеть! Ты мой самый родной человечек! А после того, как ты спас нашего Филиппа…

– Аня, перестань!

– Нет, правда! Я очень болела. Я думала про тебя, про нас. А теперь я смотрю на тебя и выздоравливаю, честное слово!