Московский полет

Услыхав этот крик, Гораций отпрянул и замер перед ними в нескольких шагах, на краю тротуара, как застывает зверь перед ослепившими его фарами смертоносного грузовика. Слово «негр» не нуждалось в переводе, он понял, как они его назвали. А парни стали жестами зазывать его в свой круг. И с боков его уже обходили еще несколько высоких подростков с армейскими ремнями в руках. Пряжки этих ремней были утяжелены свинчаткой.

– Стойте! Вы с ума сошли! Не бейте их! – заорал я по-русски, преодолев наконец шоссе и подбегая к ним. Но парень лет двадцати с бицепсами культуриста легко, как игрушку, отшвырнул меня в сторону.

– Отвали, папаша! – сказал он.

В этот миг какая-то пьяная девка с криком «За дружбу народов!» подбежала к Горацию и с разбегу харкнула ему в лицо.

Гораций запоздало отшатнулся. А толпа, сомкнувшись кольцом вокруг него, расхохоталась.

Я вскочил на ноги и закричал снова:

– Ребята, не трогайте его! Не бейте их!

И попробовал протолкнуться сквозь кольцо. Но тот же парень с бицепсами культуриста вдруг взял меня сзади за шиворот, приподнял от земли и сказал:

– Пахан, ты меня злишь. Лучше отвали отсюда. – И опять швырнул в сторону с такой силой, что я сел на землю.

– Х… ты сюда приехал, африканская морда? – кричала тем временем Горацию пьяная девка, стоя перед ним и руками держась за подол джинсовой юбки.

– I am American [Я американец]… – произнес Гораций.

Но девка не слышала его.

– Русской п… приехал понюхать? – крикнула она и задрала юбку, под которой не оказалось трусов. – На, понюхай!

Банда заржала, и сразу несколько ударов по голове сбили Горация с ног, а затем трое или четверо парней стали заталкивать его голову промеж ног этой девки.

– Нюхай, б…! Нюхай! – ржали они. – А то кастрируем на х…!

– Ребята! – орал я в это же время по-русски, плача и снова пробиваясь в их круг. – Ребята, не надо!!!

И опять та же рука культуриста схватила меня, но теперь уже за волосы.

– Ты! Хмырь! – презрительно сказал этот культурист, над его верхней губой был первый молодой пушок. – Куда ты лезешь? Тут американцев бьют. Тебе-то что?

– Я американец, – сказал я, чувствуя у себя на голове его тяжелую руку, одним движением которой он мог легко сломать мне шею.

– Чи-и-во? – произнес он презрительно, не поверив. – Американец он! Брысь отсюда! Последний раз тебе говорю, понял?

– Я американец! – выкрикнул я в истерике, ужасаясь тому, что он со мной сейчас сделает.

Но он аккуратно повернул меня и дернул за волосы прочь от себя с такой силой, что мое тело снарядом полетело прямо на мусорную тумбу.

Я грохнулся об эту тумбу грудью, опрокинул ее и на вывалившемся из нее мусоре – каких-то арбузных корках, мокрых газетах и прочем дерьме – заскользил с тротуара на мостовую, прямо под колеса летящих по шоссе машин.

Жуткий скрип тормозов заставил меня еще сильней вжаться в землю и рефлекторно закрыть голову руками.

Потом наступила мертвая тишина. Я осторожно поднял голову: прямо надо мной, ну буквально в трех сантиметрах от головы, был круглый передний мост какого-то грузовика. Еще доля секунды – и он вмял бы в асфальт сначала мой череп, а потом позвоночник. Я скосил глаза через плечо: передний бампер этого грузовика был у меня где-то над спиной.

Тут справа от себя я услышал скрип дверцы кабины, стук ботинок водителя о подножку и его быстрые шаги в обход передка машины. А рядом с собой, у правого колеса грузовика, я увидел половину раздавленной темного стекла винной бутылки с острыми краями.

И вдруг моя правая рука сама потянулась к этой бутылке, зажала ее горлышко, и я, тая свое оружие, медленно выполз из-под машины, поднялся на ноги и обернулся к банде, застывшей над Горацием, Питером и Дайаной.

Смерть все-таки самый великий режиссер в мире, даже ее приближение заставило их всех замереть в тот миг, когда надо мной так дико заскрипели тормоза грузовика.

Но пока они приходили в себя от изумления по поводу моего спасения, я уже нашел взглядом того культуриста с детским пушком над верхней губой.

– Fuck your mother [Е… твою мать]! – закричал я почему-то по-английски и, чувствуя себя маленьким снарядом с острой бутылочной головкой, ринулся на своего убийцу.

Не знаю, каким чудом он увернулся от меня. Впрочем, какое тут чудо? Просто ему было двадцать лет, а мне – пятьдесят, вот и все. Но, как бы то ни было, он увернулся от меня, а я, держа в руке горлышко разбитой бутылки, пробежал по инерции через круг расступившейся банды и с разбегу ткнулся всем телом в серую таксишную «Волгу», в которой двое парней на заднем сиденье еще удерживали Дайану.

– Вон! Вон отсюда! – дико крикнул я им и через опущенные стекла передней дверцы стал тыкать в них этой разбитой бутылкой. – Убью на х…! Вон! Отпустите ее! Fuck you all!

Они отшатывались, закрываясь от меня обморочно-белой Дайаной, а позади меня – я почувствовал это каким-то седьмым, звериным чутьем – уже подступали ко мне парни с солдатскими ремнями и засвинцованными пряжками.

Я истерически повернулся к ним:

– Хай!