Московский процесс (Часть 1)

Впрочем, так ли уж окончательны эти перемены? Ведь никто не отменял наших диагнозов, никто и не подумал извиниться за всю ту клевету, которая десятилетиями на нас обрушивалась в печати, распространялась закулисно, шепотком, при «личных контактах». Никто из этих «академиков» не предстал перед судом за преступления против человечества и даже не был лишен профессорских званий за нарушение клятвы Гиппократа. Напротив, многие из них, как Вартанян и Бабаян, продолжают руководить российской психиатрией и даже представлять ее за границей. И если нынешней власти не нужен «психиатрический метод», то это не значит, что он не понадобится власти завтрашней. Так ли трудно будет к нему вернуться? Только-то и потребуется уволить эту миловидную женщину с директорского поста да загнать по лагерям немногочисленных психиатров из общественных наблюдательных групп. А уж какой идее будет служить психиатрия, исправляя мозги своих граждан, национал-социализма или интернационал-социализма, — так ли это важно?

9. Во что они верили?

Бесспорно, использование психиатрии в качестве инструмента политических репрессий было наиболее ярким преступлением против человечества послевоенной эпохи. О нем будут помнить наши потомки много столетий спустя, как мы помним гильотину французской революции, как останутся в истории сталинский ГУЛАГ и гитлеровские газовые камеры. Более того, приведенные выше документы однозначно показывают, что это была не случайность, не прихоть исполнителя, а политика политбюро, без чьей воли ни один волос не мог упасть с наших голов. Однако, как ни странно это звучит, но, даже прочитав все эти бумаги, я не могу до конца ответить на вопрос, понимало ли политбюро, что оно делало? Ведь при всей своей практичности они действительно жили в фантастическом мире соцреализма, где факт от фикции, информацию от дезинформации уже невозможно было отличить. Тем более людям, для которых истина инстру-ментальна («классова») по определению, в силу их идеологии. Она ведь тоже, как и законность, подчинялась принципу «целесообразности».

В самом деле, применимы ли вообще к этим людям такие понятия, как добро и зло, ложь и правда? Я не знаю. Тем более, что в коммунистической новоречи эти, как и многие другие, привычные нашему уху слова имели совершенно иное значение. Скажем, обвиняя нас в «клевете на советский общественный и государственный строй», навязчиво, словно заклинание, повторяя во всех своих документах, решениях, посланиях термин «клеветнический» при определении наших высказываний, публикаций, материалов самиздата, действительно ли они верили, что мы искажаем реальность, сознательно или хотя бы бессознательно? Да нет, конечно. Но сами понятия «реальность», «действительность» имели в их языке совершенно другой смысл.

Идеология отвергала что бы то ни было общечеловеческое, в том числе и смысл слов: не могло быть просто «реальности» или «действительности» — она была или «буржуазной», или «социалистической». Таким образом, «клевета на социалистическую действительность» означала просто несоответствие сказанного или написанного тому образу «реального социализма», который само же политбюро и создавало. А в этом образе, по определению, не могло быть «органических пороков» или изъянов, могли быть только «отдельные недостатки» или «проблемы роста».

Легко себе представить, к какому абсурду все это должно было приводить даже в чисто языковом смысле. Вот, скажем, Андропов в письме Брежневу по поводу высылки Солженицына пишет, что книга «Архипелаг ГУЛАГ» — безусловно антисоветская, но «факты, описанные в этой книге, действительно имели место». А в некоторых документах даже появляется выражение «клеветнические факты», которое и объяснить-то невозможно вне советской системы. И как тут было не запутаться, что «действительно», а что «действительно действительно»?

Дело усложнялось еще и тем, что со временем понятия формализовались, а язык упрощался. Так, прилагательное «социалистический» перестали употреблять с каждым словом — это разумелось само собой. А какой же еще? Другого не дано. Поэтому, например, нельзя было сказать: «В СССР нет демократии», — тем более, — «В СССР нет настоящей демократии». Как же нет! Есть демократия социалистическая — в отличие от буржуазной, самая настоящая. И если за это вас обвиняли в «клеветнических измышлениях», то это просто означало статью 190 Уголовного Кодекса, а если в «антисоветских измышлениях», то статью 70, в то время как выражение «идейно вредный» значило, что вам повезло и нас, скорее всего, только выгонят с работы, из партии, комсомола, института или чего-нибудь еще, то бишь применят «меры профилактики». Точно так же, как в 30-е годы выражение «враг народа 1-й категории» означало расстрел, а 2-й категории — концлагерь или ссылку.