Московский завет

Покончившая с завтраком солдатня лениво выбиралась под хмурое октябрьское небо, забавляясь тем, чтобы залепить грязным снежком в голову зазевавшегося сослуживца. Окружающие незлобно смеялись, поглядывая на небо, пытались угадать, как скоро вновь пойдет снег. Самые же расторопные из молодых солдат, соорудив подобие снеговика, принялись ему кланяться и, хохоча, величать «русским богом».

Представший перед глазами Рафаила Зотова запущенный и разграбленный Кремль произвел на юношу тягостное впечатление. Не бывавший здесь прежде, имеющий представление о древней твердыне по нескольким гравюрам, изображавшим коронацию императора Павла в первый день Пасхи, Рафаил в апокалипсическом ужасе наблюдал за простым и обыденным поруганием святыни.

Французские солдаты вели себя точно так же развязано и бесцеремонно, как если бы располагались посреди захваченного села. Пожалуй, единственным отличием выступали столь раздражавшие французов многочисленные иконописные образа, впрочем, приспособленные остряками в объекты для тренировки меткой стрельбы.

Подавляя рвущийся из груди вопль, Зотов на мгновение закрывал глаза, но тут же представлял себя распятым на тяжелых соборных вратах, и грудью, насквозь проткнутой штыком. Видение было столь достоверным, что юноша мог рассмотреть и тонкие струйки крови, стекавшие из пробитых гвоздями рук, и застывшую на губах нездешнюю улыбку, венчавшую оборванный вздох.

«Пусть так! - думал он, сдерживая слезы. - Ненапрасная жертва!»

Подъехав к Успенскому собору, в котором вот-вот должно было начаться представление, герцог ди Таормина оставил юношу дожидаться у палатки часового, а сам незамедлительно проследовал в освященные факелами распахнутые врата храма.

Часовой озорно подмигнул юноше, предложил табак, но, встретив надменный взгляд заносчивого юнца, заворчал и отвернулся. В этот момент грянул наспех собранный Лесюэром оркестр, из храма хлынули помпезные, приправленные напускным сладкозвучием звуки увертюры «Новой Трои»…

***

Вознесенный над головами зрителей, в окружении парящих огней и сложенных из золотой фольги звезд, летящим под куполом сопрано исполнял арию Фортуны пышнотелый кастрат Тарквинио:

Фортуна гордая, надежда всех племен,
Божественной рукой вращаешь судьбы мира.
Тобой раздавлен царь, вожди его племен,
В грязь втоптаны корона и порфира.
Не потревожат слух священный твой
Ни вопли дев, ни смертный плач младенцев.
Ты ад небес, незрячий суд земной, -
Неизмеримый мудростью и честью…

Расположившиеся полукругом пред бывшим алтарем, ветераны Старой гвардии с интересом наблюдали за стоящей на помосте размалеванной Фортуной. Солдатам до чертиков надоела тянущаяся визгливая рулада, и они забавлялись только тем, что разглядывали за сияющим самоцветами платьем женский силуэт.

Покручивая усы, безуспешно гадали, кто перед ними на самом деле: мужеподобная женщина или бабообразный мужчина. Если бы не присутствие императора, невозмутимо восседавшего в высоком готическом кресле, солдаты наверняка уже стянули со сцены это толстое визгливое создание и незамедлительно бы установили, кем является перемазанная белилами и помадой, бесполая Фортуна.

В миг, когда синьор Тарквинио закончил таки свою арию утверждением, что лишь природе гения подвластно укротить капризную Фортуну, из-под купола стали спускаться механические ангелы, окуривая храм фимиамом и щедро осыпая солдат разноцветными конфетти.

Оркестр вновь огрызнулся помпезными звуками, как тут же с двух сторон купола на невидимых тросах заскользили навстречу божественной Фортуне две огромные куклы, изображавшие жениха и невесту, которые задумывались кукольником как Адам и Ева, воскресшие в День Страшного суда.

Фигуры сошлись, замирая над алтарем, лязгнули механическими запорами и в растворенных проемах показались молодая красавица в воздушной тунике и облаченный в пурпурный плащ римского кесаря, поседевший мужчина.

Они едва встретились глазами, все еще не веря, что подобное чудо действительно могло с ними произойти, выскользнули из сковывающих кукольных оболочек и, не обращая никакого внимания на отчаянно жестикулирующего Тарквинио, бросились друг другу навстречу…

Внезапный, словно при землетрясении, толчок сотряс стены собора, так, что плохо закрепленные масляные светильники посыпались на пол, тут же вспыхивая яростными языками. Заскучавшие было солдаты, оживились и одобрительно зашумели, полагая громы и подземные толчки за неведомые доселе театральные новшества...