Московское наречие

«Общие места, – поморщилась Урсула. – Я уйму денег пожертвовала Ватикану на исследование чистилища как четвертого измерения. Там обитают души животных. Всегда надеялась успокоиться среди моих зверушек. После смерти любимого лапундера уже намылила веревку, но заглянула напоследок в свежую газету. Представь, что я узнала, – церковь отменила чистилище как загробную сторону света! Упразднили, козлы, решением собора. Я была в бешенстве, но вскоре поняла – Ватикан близок к истине. Чистилище здесь, в этой жизни. Пройдя ее до половины, я очутилась в сумраке, – сделала она значительную паузу. – То был климакс! – И тень дурных воспоминаний скользнула по челу. – О, как там скверно! Но ты вывел меня по лесенке. Ах, эти спуски и восхождения! – прикрыла глаза и выпростала из-за спины руки. В одной был марципан, в другой – отбивная. Не взирая на солнце, немедля их проглотила.

«Наверное, это самое значительное, что совершил я в жизни», – размышлял Туз. Впрочем, этим его дары не кончились.

С первого дня в умном доме он чувствовал себя неловко, будто где-то чего-то чесалось. А после взгляда на модель тоски зуд окреп, и при внимательном осмотре обнаружился один из упомянутых стариком Гией «неприятных сувениров» – «мирские захребетники», как говорили в старину, весьма гнусные твари. Когда-то давным-давно они уже гостили пониже живота. Тогда близ буддийской ступы он спал в чужом мешке, пил часто и редко мылся в арыках, так что вернулся домой, как говорят латины, «мальакомпаньядо» – в плохой компании. Кто знает, чем занимались эти существа в Каракалпакии на развалинах древнего Хорезма? Возможно, поджидали именно Туза. Или переметнулись от Мими на память? В пустыне вели себя мирно, а в Москве, не понимая, куда их занесло, начали зверски кусаться. Истребить удалось, сплошь побрившись и едва не спалив себя керосином.

Слово керосин воскресило беседу с Кончитой о важной основе «кер». Но Туз отмел подозрения. Больше занимало, какой они породы – шпанские, галльские или нидерландские? По безбожности укусов, скорее всего, из Амстердама. Ну, коли обычные вши заводятся от тоски и неуверенности, то по какой же причине лобковые? Может, от чрезмерного веселья и национальной неопределенности? И пока ломал голову, Урсула неистово, припадочно зачесалась – приседала, подтанцовывая и крутясь на месте, будто за хвостом. Точно как сенбернарша у знакомых. И смех, и грех. «Ничего веселого! – мрачнела она. – Что за напасть такая?!» Туз уже собирал пожитки, но, разглядев все через лупу, Урсула умилилась до слез: «Пьехос де пубис! Малютки! Чуть больше миллиметра, а живые. Тут у меня для них вселенная»…

«Что значит имя, – подумал Туз. – Пьехос де пубис! Хоть поэму пиши. Услыхала бы по-русски, так не радовалась бы». И предложил, если нет керосина, применить для пробы бензин. Вот когда Урсула всерьез разгневалась. Все-таки умудрился вывести не только из климакса, но из равновесия вообще. «Асесино! Убийца! – всхлипывала, снимая площиц пинцетом и бережно пересаживая в хрустальную бонбоньерку, – Откуда такая жестокость?! Неужели все русские таковы?» Тем же днем заказала уютную банку из увеличительного стекла, чтобы наблюдать за их частной жизнью. Хотя Туз сомневался, перенесут ли малютки разлуку с лобком. «Хорошо, что чистилище вовремя прикрыли, – думал он. – А то, глядишь, и там бы встретились»…

Ой, да признаться, все это – грубая шутка! Ну, почесались на нервной почве. А «мирские захребетники» понадобились только для того, чтобы в ряду великих слов с тремя буквами «к», «е» и «р» заслуженно помянуть керосин… «Керидо! Дорогой! – растолкала среди ночи Урсула. – А чем же их кормить? Может, есть сухой корм в магазинах?»

Конечно, она была гениальна, со всеми последствиями. Явно исповедовала буддийскую ахимсу – непричинение вреда живым существам. И Туз очень надеялся, что купит самого Будду на мусорные деньги, хотя бы из благодарности за новых питомцев, не говоря уж об избавлении от чистилищных уз. Но Урсула нежданно обиделась, сказав, что не предполагала такую корысть в русских. Честно говоря, Туз и сам дивился, обнаружив признаки корысти, поскольку после отказа заметно охладел к Урсуле.

Завершилась сорокадневная кварезима, шутки кончилис, ь и отношения разладились. Он подолгу плавал в океане и гулял по длинному выгнутому дугой пляжу, где сновали крабы, ступали пеликаны и выползали из прибрежных зарослей под солнце игуаны, стремясь насытиться открытой пастью праной. Ах, как ритмично накатывали волны, рождая поэтический размер.

Пляж пресекала выступавшая в океан скала, под которой виднелась убогая хижина. Хотелось дойти до нее, но Урсула, приглядывая с балкона, возвращала трубным сигналом, вроде пароходного. «Ничего интересного в этой чосе, – кивала потом в сторону хижины. – Живет одна моя кузина. Да не совсем кузина, а так называемая»…

Но день за днем Туз уходил все дальше. Урсула начала новую модель «меркантилизм» – нечто бесформенное из песка – и не успела или не захотела остановить его вовремя.