В дверь тихонько поскреблись, и человек в белой сутане просочился, будто сквозь щелку. Настолько маленький и бледный, словно дитя креветки. Чуть-чуть пракрити и бездна пуруши – таков был падре Пахарито. «Фелис навидад! – поздравил он и неприметно, порхающее, перекрестился, однако тоненькими пальцами, точно лапкой колибри, цепко ухватил стакан. – Хотел, дети мои, пригласить на рождественскую службу, да посижу немного с вами. Чудесное местечко! – Сиял, как волхв, которого путеводная звезда вывела наконец куда нужно. – До позапрошлого века и сторожей-то тут не было. Полежит человек в земле год-полтора, так выроют и свалят останки у ограды, чтобы место освободить, как в отеле. Теперь, конечно, другое дело, но все равно ясно понимаешь, насколько смерть важнее жизни. – Часто замигал, оглядывая склеп. – Ведь сказано, если зерно не умрет, то останется в земле. Зато, умерев, даст множество плодов. У всех нас плодово-зерновой путь. Так разве тут мы не послужим Господу нашему?»
«Еще как послужим! – сказал боцман. – Только не надо, падре, философии. Лучше душевно расскажите о смертных грехах».
«Охотно, – кивнул тот, будто клюнул зернышко, и подставил стакан. – Приезжаю я на прошлой неделе в деревню Сан-Анхел. И что же я вижу и слышу, ихос миос!? Крестьяне имеют отношения с мелким рогатым скотом!»
«Какие отношения?» – не понял Туз.
«Тесно-интимные, – пояснил падре. – Ну, как, по-вашему, смертный ли это грех?»
«Смертельней не бывает», – омрачился боцман. «А вот и ошибся, сын мой! – воскликнул Пахарито. – У них так издревле заведено – побалуется с козой, зато не тронет соседскую мучачу. Не благо ли это?»
«Благо», – согласились Туз с боцманом.
«Или взять человеческие жертвоприношения, – продолжал падре. – Чего уж грешней в наших глазах. Но не думайте, что древние народы, майя, ацтеки, были тупыми извергами. Они исполняли волю своих божеств. Каков ворон, таковы его яйца! Небесная смута отражалась на земле. И Авраам зарезал бы возлюбленного Исаака, если б Господь в последний миг не остановил его руку. Уже смягчился Яхве, победив в духовной междоусобице, и вскоре явился людям в облике сына своего со словами любви. Смертию смерть поправ, простил он все грехи земные. Теперь, ихос миос, смертных грехов вовсе нету, а есть бессмертные».
«Что я тебе говорил?! – мигнул боцман Тузу. – Видишь, какой либерал небесный!»
«Всего лишь простой консоладор, – поклонился падре. – Утешитель в попытках соединить одиноких. Вот мы отмечаем чудеса непорочного зачатия и воскресения, а надо бы праздновать рождество Нового Завета в Нагорной проповеди, когда люди были признаны детьми Божьими. Поклоняйся ты Зевсу, Кецалькоатлю или Будде, а все мы с тех пор воистину братья, частицы единого тела Господня»…
«Если так, падре, – встрял боцман, – то я давно у него в жопе».
«Там тоже прекрасно, сын мой! – успокоил Пахарито. – Но ты, как многострадальный Иов, в самой зенице ока Его! – И вдруг пропел. – Уна копа мас!» Да так пронзительно-высоко, что взвыли собаки на могилах. Уж очень странно звучала из склепа английского лорда просьба налить еще стаканчик. Но текила и впрямь хорошо шла в приюте счастливых рождественской ночью. Поднимая копу, Пахарито говорил по-русски, словно магическое заклинание, «За здоровье!», и оно явно крепло, особо в области души, и все ощущали себя братьями в зенице Всевидящего глаза.
«И ты, сын мой, одинокая душа? – обратился падре к Тузу. – Научу тебя, где покупать утешительные снадобья. Выгодней всего в магазине на причале. Всегда беру там мадеру для причастия. А пока, ради всех святых, сбегай в лавку за бутылкой!»
Несмотря на поздний час, на улице было светло. По небу плыли два сияющих месяца, точь-в-точь челны с волхвами на борту. Туз понял, что это знамение, и взял сразу пару текил «Куэрво». Ах, какая чудная ночь – «ноче буэна»! Собаки, виляя множеством хвостов, проводили короткими могильными тропками туда и обратно.
В прохладном склепе под мерцающей «летучей мышью» Пахарито растолковывал боцману. «Все народы прошли от многобожия к единобожию. Настало время повернуть вспять. Благословляю именем Падре, Ихо и Санта Эспириту, – приветствовал Туза, а увидав бутылки, воскликнул: – Ах, нам остро не хватает сущностей Господних! Нужны новые ипостаси, хотя бы Дьос-тио и Дьос-ньето»…
Боцман, лежа в гамаке, протирал тряпочкой отстегнутую ногу. «Набрался выше ватерлинии, – сказал он по-русски, – не остановишь! Голова моя и без того не на месте, а тут еще какие-то Бог-дядя да Бог-внук. Не пора ли, падре, на службу к пастве?»