Московское воскресенье

Катя смотрела на них, широко открыв глаза, видела новый красноармейский костюм на Евгении, новые кирзовые сапоги, шинель на плечах, смотрела на этот странный наряд, ничего не понимая.

— Вот ты где! А мы тебя ищем! — воскликнула Евгения и бросилась к ней на шею.

— Где вы были? — спросила Катя.

— В плену, — ответила Евгения таким шутливым тоном, будто ничего особенного не случилось и не стоило Кате волноваться.

— Действительно в плену… у пехоты, — подхватила Надя, выступая вперед в новой шинели. — Видишь как нас обрядили?

— Расскажи толком.

— Чего рассказывать-то, — нехотя сказала Евгения. — Вышли из немецкого тыла, никого не встретили, а как линию фронта перебрели, в плен к своим угодили. Пока все наши показания не проверили, ни за что отпускать не хотели.

— А когда проверили, — заметила Надя, — так вовсе не хотели отпускать. Каждый предлагал руку и сердце, но мы пехотинские сердца не захотели тревожить и отправились восвояси.

Летчицы, уже слышавшие этот рассказ, подхватили Евгению под руки и потащили в столовую. С ними пошла и Катя.

В столовой минут двадцать летчицы говорили хором, а Евгения и Надя молча обедали. Из слов летчиц Катя узнала, что час назад пропавших привезли на автомобиле из штаба дивизии и они уже успели повидаться с Маршанцевой. Их путь от штаба до столовой, триста метров, тянулся сорок минут. Каждая девушка обнимала их и расспрашивала о том, что с ними случилось. В столовой собрались все. Пришли даже самые усталые, только что вернувшиеся с задания, пришли любительницы поспать, прибежали техники, не спавшие ни днем ни ночью. Толпа окружила летчиц.

Подперев щеки ладонями, Катя слушала и смотрела на Евгению. Ее лицо как-то странно изменилось, на нем ясно отпечатались следы смертельной усталости и пережитых волнений. Кате не терпелось остаться наедине с Женей и поговорить по душам. Должно быть, этого хотела и Евгения. Оставив Надю досказывать о приключениях и отвечать на все вопросы, она подмигнула Кате, и они вышли из столовой.

Несмятая койка Евгении стояла рядом с Катиной. Она сбросила сапоги, вытянулась и, прищурясь, внимательно посмотрела на Катю:

— Если бы ты знала, из какой беды мы вырвались! Я еще до сих пор не верю, что мы дома. — Она закрыла глаза и несколько секунд тяжело дышала, словно не могла справиться с воспоминаниями. Потом взглянула на Катю и медленно произнесла: — Катя, в ту ночь, со вторника на среду, я поняла, что больше не увижу Москву, университет, маму…

Катя взмахнула руками, пытаясь остановить ее, но Евгения, как бы не замечая протеста, продолжала:

— Да, в ту ночь я это подумала. И я стала совсем спокойной, меня тогда ни немцы, ни собаки — ничто не испугало. Надя даже удивилась, до чего я была спокойной.

Побледнев, но стараясь не показать испуга, Катя сказала:

— Пожалуйста, замолчи. Я не хочу слушать об этом.

Но Евгения лежала на койке, устремив взгляд в потолок, и словно забыла о подруге.

— Перестань, — сказала Катя. — Эти мрачные мысли у тебя от усталости. Отдохнешь — и пройдет. Нельзя думать об этом, слышишь?

— Я сказала тебе об этом только потому, что ты одна поймешь… И потом… — она умолкла, как бы подыскивая слова или не решаясь закончить мысль, но все же добавила: — Я хочу, чтобы ты это знала и не очень горевала, когда это произойдет. Понимаешь, это же война. И нельзя все время думать, что убивают только других, можно допустить, что убьют и тебя. Почему же ты этим возмущаешься?

— Перестань! — строго прикрикнула Катя, почувствовав, как лицо похолодело и капельки пота выступили на верхней губе. Она закрыла лицо руками.

Евгения встревожилась:

— Что с тобой? Ну хорошо, поговорим о чем-нибудь другом.

— Ну хотя бы о звездах! — живо подхватила Катя. — Вы, астрономы, сосчитали, сколько звезд каждую ночь загорается над нами?

— Конечно! — со снисходительной улыбкой Женя посмотрела на подругу. — Земля находится на окраине Галактики, и с нее видно около трех тысяч звезд, а если бы Земля была в центре Галактики, то можно было бы насчитать около трехсот тысяч звезд.

— Ты хотела научить меня высчитывать время по звездам, — продолжала Катя настойчиво, стараясь отвлечь Женю от грустных мыслей.

— В другой раз научу, а сейчас я хочу полежать.

— Ну нет, давай напишем письма в университет. Я уже получила от Павла пять писем и на одно только ответила.

— Давай, — неохотно ответила Евгения, — только у меня не осталось там близких друзей, а маме я не хочу напоминать о себе. Я лучше посплю, а ты иди погуляй.

Катя посидела возле нее несколько минут и, когда услышала уже сонное дыхание, вышла.

Она шла и уговаривала себя забыть все, что говорила Евгения, но ее слова словно обожгли: «Не увижу маму!»

Это было ужасно, более того, отвратительно, это было похоже на сдачу в плен… Может ли человек жить и воевать, постоянно думая о смерти?

И в то же время она не знала, что сделать, чтобы избавить подругу от этой страшной мысли.