Московское воскресенье

— Ешьте скорее! Куда теперь с вами денусь?! Дети перестали есть. Стало так тихо, что Катя услышала их испуганное дыхание. А шахтерка сидела, опустив голову, безвольно уронив на колени сильные руки, которые умели держать отбойный молоток с такой сноровкой, словно это была скалка. И вот у этих рук отняли работу. Они сразу ослабли, как слабеет воздушный провод перфоратора, когда прекращается подача воздуха. А где нет воздуха — нет работы, нет и жизни.

— Значит, вы уходите? — тихо спросила Катя. Впервые ей пришлось увидеть тех, кто вынужден испытать всю тяжесть отступления.

— Уходим, — сказала шахтерка, — уходим бог знает куда. Кто для нас хлеб и крышу припас? Куда идти с такой оравой? Чи ребят, чи узлы в руки брать? Ума не приложу!

— Я сбегаю в райком, узнаю, — сказала Катя и направилась к двери, но вдруг остановилась и нерешительно добавила: — Вы пока соберите необходимое…

Она побежала к калитке, расталкивая кусты, и вдруг остановилась: «В райком?.. А если там скажут: «Какое отступление? Что вы панику наводите!..» Нет, нельзя бежать. Надо прийти спокойно, ни о чем не спрашивая, понаблюдать — и тогда станет ясно, что делать дальше».

Поправив пилотку и подтянув ремень, она вышла за калитку и увидела на дороге обоз. Шахтеры уходили. Подслеповатые лошади, черные от угольной пыли, медленно тащились по улице.

Катя побежала обратно в дом и стала помогать шахтерке одевать детей.

С первого же воза закричали:

— Анна, давай ребят, тут им оставили место!..

Лошади остановились, и Катя начала подсаживать детей, подавать узлы.

Шахтерка стояла и оглядывалась. Вокруг были люди, с которыми она прошла всю жизнь. И ей не так уж страшен становился неведомый путь. Она уходила не одна, а всем миром.

— Что ж, до свидания, голубушка солдатик, бог даст, еще и увидимся. Не сердись, если вгорячах и обидела. Не твоя вина, что нам приходится уходить. Спасибо тебе за помощь.

— Не горюй, мать, — перебил ее старый шахтер, сидевший за кучера на возу, — нам уходить не страшно, земля везде своя. Вот немцу уходить потруднее будет. Как он свои пуховые перины потащит?.. Помню я, как наши горнозаводчики драпали: несет, несет чемодан, да и кинет, сто шагов пробежит — да другой оставит; к железной дороге голяком дошли. Сноровки на тяжелую работу у богатых нету…

Воз заскрипел и пошел. Седые тучи пыли поднялись и заслонили даль, куда скрылись обозы и люди.

Катя прислонилась к дереву и смотрела на дорогу. Дети скоро запросят есть. Шахтерка набьет мозоли на ногах и станет седой от пыли…

— Катюша, дорогая, — обняла ее подбежавшая Надя. — Понимаешь, как все это глупо и по-бабски вышло! Мы вроде с тобой поссорились. Не может быть в нашем полку ссор, не может! Прости меня и давай летать вместе.

Катя не сразу и поняла, о чем говорит Надя. Угрюмо посмотрев на нее, она твердо сказала:

— Нет. Я буду летать с Дашей. Буду учиться очень точно уничтожать врага.

В ту же ночь полк получил задачу бомбить колонны автомашин и переправы.

На штурманских картах передний край обороны был изображен зигзагообразной линией, клинья немецкого фронта уже подходили к Ростову.

Маршанцева ставила боевую задачу и смотрела на летчиц строгим взглядом, стараясь внушить им, что они должны понимать не только то, что она говорит, но и то, о чем думает.

— Задача ваша простая: не давать немцам скапливаться на переднем крае. Бомбить окопы, артиллерийские позиции. Работать четко, ни одной бомбы мимо цели! — Тут она взглянула на Катю, и Катя мгновенно подобралась и взглядом ответила ей: «Нет, я больше не промахнусь».

Самолеты поднимались в небо с интервалом в пять минут. Теплые струи воздуха доносили запахи горелой земли и железа, и, если бы не было ракет, трассирующих лент и вспышек орудийного огня, летчицы все равно знали бы, что они подлетают к передовой линии.

Катя следила только за целью, забыв о зенитном огне, о возможной атаке.

Со второго рейса уже труднее стало подходить к цели. Немцы встречали самолеты шквальным огнем. Надо было действовать осторожно и внимательно, отбомбившись, уходить в темноту, прятаться в дымные тучи, потом снова заходить — и уже с запада, откуда их не могли ждать.

На третьем рейсе огонь стал еще яростнее. Видно было, что немцы подтягивают новые и новые силы. Раза три Кате пришлось свернуть с курса, чтобы найти новый подход.

Обстрел продолжался и тогда, когда, по их расчету, под ними уже должны были находиться свои.

— Бросай красную ракету! Что они там, ослепли?! — крикнула летчица, измученная преследованием.

Катя стала давать сигналы наземным частям, предупреждая, что летит свой самолет, но обстрел не прекращался. И она поняла, что враг продвинулся еще на несколько километров.

На земле шел бой. В пламени видны были танки, идущие к аэродрому.

Самолет развернулся влево от танковой колонны и пошел на аэродром. Катю поразило, что посадочные огни были очень скупы. Чтобы не привлечь внимания немцев, Даша убрала газ, и самолет мягко спланировал.

Но едва он коснулся земли, к ним подбежала штурман эскадрильи Галина Руденко. Лицо ее было такое бледное, что светилось в темноте. Порывисто дыша, она сказала: