Московское время

– Вот тебе твой Радкевич, – сказал Петрович. – В Наркомлегпроме он работает…

– Народном комиссариате легкой промышленности? – с ходу расшифровал Опалин. – Слушай, а он как вообще, фигура или мелкая сошка?

Петрович понял, что на самом деле начальника интересует, легко ли будет до Радкевича добраться, а потому ответил по существу.

– Ни то ни се, по-моему, а вообще, черт его разберет. В наркомат его в свое время пристроил тесть, но, ясное дело, за заслуги. Это те, кто без знакомств, никогда заслуг не имеют. – Петрович желчно усмехнулся. – Всё тебе написал. Домашний адрес, телефон, семейное положение, номер автомобиля…

– У него и машина имеется?

– Угу. Кстати, он есть и в наших архивах – несколько лет назад его приятель, командированный в Москву, устроил дебош в ресторане номер тридцать семь. Наши сгоряча приняли Радкевича за зачинщика дебоша, но потом стало ясно, что он всячески пытался утихомирить приятеля. Короче, в итоге Радкевич проходил как свидетель.

– Тридцать седьмой – это угол Театрального проезда и Рождественки, – пробурчал Опалин, пробегая глазами строки. – Да, вот еще: мы говорили с Николаем Леонтьевичем, и я включил тебя в опербригаду. Ты не против?

– Нет. Зачем спрашиваешь?

– Вот и отлично.

– Главное, чтобы он ее не из ревности убил, – как бы про себя заметил Петрович, возвращаясь на место. – Мы-то думаем – «комаровец», а вдруг окажется обычная ерунда? Приревновал, не рассчитал силы…

– Радкевича мы все равно будем проверять. Важно понять, не пропало ли у жертвы какой-нибудь мелочи. Тогда многое прояснится.

Через несколько часов позвонил Антон Завалинка. Он болтался на Таганке, опрашивал соседей по коммуналке, знакомых Елисеевой и ждал, когда вернутся с работы родители жертвы. Помимо всего прочего, Антон сообщил, что, судя по всему, ни одна вещь у убитой не пропала, все до последней мелочи было при трупе, когда его нашли.

Глава 12. Болезнь

Сколько спичек в коробке? Вопрос, казалось бы, ясный. На коробке ведь написано – 52 штуки. Точность поразительная – не 50 и не 60, а именно 52.

«Правда», 1 февраля 1935 г.

На следующее утро Опалин проснулся и сразу же почувствовал себя странно. Все тело ломило, глаза слезились, в горле словно застрял кусок наждака. «Грипп», – сообразил он и мысленно застонал. Весной не болел и даже не простужался, в начале осени не болел, и именно сейчас…

Надо было померить температуру, но градусника под рукой не оказалось. Умываясь, бреясь и приводя себя в порядок, Опалин старательно отгонял лезшие в голову скверные мысли – а на ум, как назло, приходили только воспоминания о коллегах, которые были известны своей храбростью и не раз уходили от бандитской пули, а потом находили смерть в самой глупой и банальной ситуации. Яшу Шубинского задавил пьяный шофер. Кондратов повесился после того, как от него ушла жена, по общему мнению, и мизинца его не стоившая. Вася Селиванов, до Опалина живший в его комнате, сгорел от скоротечной чахотки. «И от гриппа вполне можно умереть… Конечно, я не стану доводить до воспаления легких, но – что же теперь, дома отсиживаться, когда меня ждет работа?»

Едва Опалин вошел в свой кабинет, как на столе зазвонил телефон.

– Твердовский. Зайди ко мне.

В трубке слышались посторонние шумы, источник которых Иван определил еще до того, как переступил порог кабинета начальника. Перед столом Николая Леонтьевича сидела шоколадного цвета мохнатая собака, походившая на смесь померанского шпица и медвежонка. Величиной она была примерно с пол-овчарки. Проводник – немолодой, тощий, как спичка, человек – держался поблизости, и в его глазах, когда он смотрел на собаку, светилась сдержанная гордость.

– Это что? – спросил Опалин.

– Вот, познакомься – твой тезка Иван Васильич Никифоров и его Фрушка, – объяснил Твердовский. – Про нападение на милиционера Чагина слышал? Стоял ночью на посту, подбежал человек, стал кричать, мол, в квартире на Володарского кого-то убивают, Чагин пошел за этим типом – и в подворотне попал в засаду. Проломили голову, забрали оружие, документы и форму сняли. Собаки пошли по следу и сбились, а Фрушка привела на соседнюю улицу и прямиком на этаж, где засела вся шайка. Взяли с поличным…

Собака, как будто поняв – ее хвалят, замела хвостом по полу.

– А почему Фрушка? – спросил Опалин у тощего.

– Сам не знаю, – признался тот, – само собой вышло…

Собака облизнулась и с любопытством уставилась на Опалина – очевидно, чувствуя, кто в этой комнате далеко не последний человек.

– Умнее любой овчарки, – добавил Твердовский, опережая вопрос о том, почему к делу предполагается привлечь дворняжку. – Так что принимай пополнение в опербригаду. Выделяю тебе Никифорова… ну и Фрушку, само собой.

Твердовский потрепал собаку по голове привычным жестом опытного собачника и отпустил Никифорова.

– А овчарку никак? – спросил Опалин, после того как стало понятно, что проводник его не услышит.